Мартин Гарретт - Венеция. История города

Герою «Писем Асперна», от лица которого ведется рассказ, удалось за непомерные деньги снять комнаты в интересующем его палаццо, и теперь ему остается только ждать возможности претворить в жизнь свои замыслы. Время от времени он бродит по городу, описывая его почти так же, как и сам Джеймс в своих ранних путевых заметках, но все-таки слишком отчетливо осознавая свои личные «изысканно-сильные впечатления». Однажды он катает мисс Тину (мисс Титу в более ранней версии) на гондоле по городу и показывает ей чудеса, которых она уже много лет не видела. Все его мысли настолько заняты единственной целью — получить письма Асперна, что для него станет полной неожиданностью, когда после смерти тети Джулианны Тина предложит их ему в обмен на его руку и сердце — условие, которое он еще не готов выполнить. Несколько раньше, в одной из самых запоминающихся сцен произведения, сама Джулианна неожиданно застает его посреди ночи, когда он в отчаянии пытается взломать ее стол. И только тогда он видит те «необыкновенные глаза», что некогда завораживали поэта, а теперь почти всегда скрыты за зеленым козырьком от солнца: «Они гневно сверкали, они ослепили меня, как внезапный свет газового рожка слепит пойманного на месте преступника, они заставили меня сжаться от стыда».

Человек творчества, художник, Асперн, или Джеймс, не вызвал бы того же осуждения, как человек, стремившийся всего лишь опубликовать чужие документы. В предисловии 1908 года к «Женскому портрету» (1881) Джеймс исследует некоторые аспекты творчества в пассаже, достаточно правдиво раскрывающем и тонкие нюансы его письма и дух Венеции. На последних этапах работы над романом он жил на верхнем этаже здания, где сейчас расположен «Пансион Уайлдер», дом номер 4161 по рива дельи Скьявони, и из его окна открывался широкий вид на Сан-Джорджо Маджоре.

Жизнь у воды, изумительная лагуна, раскинувшаяся передо мной, и неутихающий людской говор Венеции проникали в мои окна, которые, мне кажется, постоянно притягивали меня в бесплодной суете сочинения, как будто я хотел проверить, не покажется ли на синем канале, словно еще один корабль, некое верное предположение, более удачная фраза, следующий радостный поворот моего сюжета, еще один правдивый мазок на моем полотне.

Такие сцены, к сожалению, «сомнительная помощь, когда необходимо сосредоточиться, если не они сами являются объектом работы». Но в конце концов «усилия, вроде бы тщетно растраченные в попытках сосредоточиться», часто оказываются «странным образом плодотворными», и потому и «Женский портрет», и «литературные усилия в целом» будут только лучше оттого, что

…есть страницы в этой книге, перечитывая которые я снова видел ощетинившийся изгиб широкой рива, крупные цветные пятна домов с балконами и повторяющуюся волнообразность горбатых мостиков, по которым, поднимаясь и спадая вновь, течет поток уменьшенных в перспективе пешеходов. Венецианская походка и голос Венеции — любая речь, где бы она ни была произнесена, звучит так, будто собеседники перекликаются через водную гладь, — опять появляются за окном, возвращая старые ощущения: радость наблюдения и усталость измученного противоречиями сознания.

«Венеция — это место, где можно красиво умереть, — написала Вирджиния Вульф другу в апреле 1904-го, — но жить здесь… никогда еще обстановка меня не угнетала так сильно — это некоторое преувеличение, но город действительно смыкается вокруг тебя и через какое-то время начинаешь чувствовать себя птицей в клетке». Она посмотрела картины Тинторетто, «профланировала в гондолах» и поела мороженого у «Флориана», но город ей не понравился. Девять лет спустя в письме сестре Ванессе она называет его «омерзительным», но признает, что «более уединенные богатства могут оказаться красивы». Вульф уехала во Флоренцию, но можно было бы найти что-нибудь интересное и поближе.

Проезжая по автомобильному или железнодорожному мосту, созерцая в окно дым, контейнеры, краны и краснобелые башни Маргеры, вы как будто приближаетесь к другому миру — процветающему промышленному центру или одному из кругов дантова Ада. Вскоре все это остается позади, и теперь вас окружают дороги, поля, лужайки, заросшие буйной итальянской растительностью, которую редко приметишь в Венеции. Возвращаются тополя, олеандры и виноградники. А также все прелести и опасности автомобильного путешествия: старенький «фольксваген» пытается повернуть налево, а сотня «фиатов» сигналят изо всех сил позади и впереди него. В городках молодые женщины в темных очках и безо всяких шлемов с легкостью вылетают из-за угла или проносятся через пьяццы на скутерах и мотоциклах. Но немало деталей связывает Венето с городом, которому он был подвластен с XV по XVIII век: общая история, крылатые львы на площадях, общее наследие — работы Веронезе и Палладио, например. Вместе с материковым доминионом республике достался и выдающийся Падуанский университет, она получила доступ к розовому веронскому мрамору, который вместе с белым камнем Истрии (теперь — Хорватии) можно увидеть во многих церквях и дворцах.

Венеции удалось сгладить неловкую ситуацию, сложившуюся в 1488-м, даровав Азоло, обнесенный крепостной стеной городок на вершине холма рядом с Бассано дель Траппа и Тревизо, — Катерине Корнаро, королеве Кипра. В 1468-м, в возрасте четырнадцати лет ее отправили на остров, чтобы выдать замуж за кипрского короля Джеймса. Поддерживала ее республика, которая надеялась усилить свое влияние в данном регионе. В целом Венеции это удалось, но на долю рано овдовевшей Катерины выпало немало горя. Большую часть следующих двадцати лет она оставалась пешкой, а иногда — пленницей Венеции и многочисленных соперничающих групп на острове. В конце концов ее убедили уступить свой трон республике в обмен на щедрую пенсию и Азоло в качестве феодального лена. Здесь она царствовала с 1489 по 1509 год, окруженная изысканным двором, описания которого попали на страницы гуманистических диалогов о любви «Азоланских бесед» (1303), вышедших из-под пера ее земляка Пьетро Бембо.

Какой бы ни была ежедневная жизнь при дворе Катерины, Бембо окружил и ее, и Азоло мифическим ореолом, сохранившимся даже несмотря на то, что к 1820 году от ее «дивного и приятного замка… построенного на холмах у наших гор, откуда видны болота Тревизо», осталась одна-единственная башня. И этот миф, и вид на болота понравился и Кэтрин де Кей Бронсон (ей нравилось, когда ее сравнивали с королевой Катериной), и ее другу Роберту Браунингу. Нынешняя вилла Бронсон некогда была частью бастиона, отсюда и название — Ла Мура. Здесь Браунинг написал отдельные стихотворения из своего последнего сборника «Азоландо» (1889), озаглавив их, как он говорил Кэтрин, «именем, которое народ приписывает изобретательности» Бембо: слово « asolare » ныне означает резвиться на открытом воздухе, забавляться. Его собственные забавы требовали от семидесятилетнего мужчины больших усилий, чем от придворных, описанных Бембо, их изысканные речи. Браунинг любил, например, взобраться на развалины старинной городской крепости — Рокка. Там его позабавило, что в нем узнала «великого английского поэта» не какая-нибудь трепетная почитательница, а женщина, которая ютилась со своей семьей в жалкой лачуге, где хранились ключи. «Я узнала вашу рубашку, — объяснила она. — Мои друзья гладили ее на прошлой неделе».