Паоло Сартори - Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

История Средней Азии XIX века, одной из самых густонаселенных колоний Российской империи, не поддается попыткам интеграции в историю глобальных правовых режимов. Завоевав казахскую степь, имперские чиновники стали активно претворять в жизнь доктрину о землепользовании, подобную режиму terra nullius . Как и британцы в Австралии, царская администрация заявила, что группы скотоводов, населяющие степь, не являются владельцами земли, на которой живут. Несмотря на шаткое основание, данный постулат сыграл ведущую роль в проведении реформы землепользования у казахов-кочевников и способствовал ослаблению позиций землевладельческого класса. Разрабатывая доктрину, наделяющую казахов и скотоводческие группы в основном лишь правом узуфрукта [76] [ Крафт И. И. ] Положение об управлении в степных областях // Крафт И. И. Сборник узаконений о киргизах степных областей. Оренбург: Тип. П. Н. Жаринова, 1898. С. 103, 108 (с. 119–120, 125); Материалы по киргизскому землепользованию. Сыр-Дарьинская область. Аулиеатинский уезд. Ташкент: Тип. В. М. Ильина, 1915. С. 54–55; Материалы по киргизскому землепользованию района реки Таласа Черняевского и Аулиеатинского уездов Сыр-Дарьинской области. Ташкент: Тип. В. М. Ильина, 1915. С. 100. См. также: Campbell I. W. Settlement Promoted, Settlement Contested: the Shcherbina Expedition of 1896–1903 // CAS. 2011. Vol. 30. № 3–4. Р. 425. , царские чиновники создали независимую базу этнографических и административных знаний, не копируя политику других колониальных держав.

Земельное законодательство, введенное царскими чиновниками в оседлых районах русского Туркестана, также не имело под собой основы в виде какой-либо юридической литературы, имевшей хождение в сетях колониальных правовых режимов. Вопреки мнению Екатерины Правиловой [77] Pravilova E. The Property of Empire. Islamic Law and Russian Agrarian Policy in Transcaucasia and Turkestan // Kritika. 2011. Vol. 12. № 2. Р. 361–366. , законы, номинально закреплявшие за крестьянами право узуфрукта, были продуктом исключительно российского ориентализма. Данная законодательная инициатива никоим образом не является результатом перевода на русский язык Оттоманского кодекса (« Маджалла ») или же руководств, написанных немецкими ориенталистами. Очевидно, что при составлении законов для оседлого населения использовалась не только выборочная исламская юридическая литература, но и информация, полученная на месте от индивидов, знакомых с ханскими административными практиками. Это и составляло информационную базу колониальных чиновников в Туркестане (см. гл. 3) [78] Российские законы распространялись на землю, которая ранее принадлежала среднеазиатским мусульманским политиям и называлась амляк. Слово «амляк» является калькой с арабского термина «амлак», заимствованного из административного жаргона Бухарского эмирата и обозначавшего «государственную землю» (см. гл. 3). Если бы законотворцы ориентировались на оттоманскую «Маджаллу», они бы воспользовались другим термином (например, мири или арази-йи мамлакат); см.: Mundy M., Smith R. S. Governing Property, Making the Modern State: Law, Administration and Production in Ottoman Syria. London: I. B. Tauris, 2007. .

Российские колонизаторы принесли в оседлые сообщества мусульманской Средней Азии юридическую иерархию, санкционировав работу казийских судов и переименовав самого казия в «народного судью». Подобный ход событий наблюдался во французском Алжире, однако российскую ситуацию нельзя назвать калькой с Алжира. Российская империя действительно внимательно следила за деятельностью Франции и время от времени обменивалась с ней разведданными [79] Werth P. Changing Conceptions of Difference, Assimilation, and Faith in the Volga-Kama Region, 1740–1870 // Russian Empire: Space, People, Power, 1700–1930 / Eds J. Burbank, M. von Hagen, A. Remnev. Bloomington: Indiana University Press, 2007. P. 178; Haule S . «…us et coutumes adoptees dans nos guerres d’Orient». L’expérience colonial russe et l’expédition d’Alger // Cahiers du Monde russe. 2004. Vol. 45. № 1–2. Р. 292–320. , однако нельзя сказать, что она последовала французскому примеру. Данное институциональное решение полностью находилось в русле российских административных практик, впервые опробованных в Крыму и позже примененных на Кавказе [80] Дингельштедт Н. Заметки: судебное преобразование в Туркестане // ЖГУП. 1892. № 9. С. 5. . Ни одно из требований, адресованных жителями Средней Азии царским властям, не было когда-либо удовлетворено российскими чиновниками. При этом, как мы увидим в главе 2, российские чиновники обращались за юридической поддержкой к муфтиям практически каждый раз, когда собирались предпринять институциональные нововведения, и, как правило, муфтии охотно предоставляли им свою помощь.

Глобальный подход к истории права усложняет наше понимание среднеазиатского региона XIX века. Однако имперский фон, на котором обычно помещают историю региона, представляется не менее сложным. Несмотря на то что историки права и исследователи колониальной истории давно заняты изучением вопроса правового разнообразия в колониях, правовая история периферийных регионов Российской империи и тем более ее колоний попала в фокус внимания ученых не так давно [81] Martin V. Law and Custom in the Steppe: The Kazakhs of the Middle Horde and Russian Colonialism. Richmond, UK: Curzon, 2001; Бобровников В. О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие. М.: Восточная литература, 2002; Jersild A. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier. Montreal: McGill-Queen’s Press, 2002; Kemper M. Herrschaft, Recht und Islam in Daghestan: Von den Khanaten und Gemeindebünden zum ǧihād-Staat. Wiesbaden: Harrassowitz, 2005; Crews R. D. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. . На сегодняшний день доступно лишь несколько отдельных исследований, посвященных Средней Азии и описывающих российский имперский проект, связанный с правами коренных народов. Данные описания представляют собой комбинацию сюжетов о спорадическом и осторожном приспособлении к местным нормам и нарративов о постепенном и последовательном влиянии имперских норм на местные. Роберт Круз усматривает в российском администрировании исламского права стремление сохранить «преемственные связи с прежними практиками» [82] Crews R. D. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. Р. 273. и утверждает, что русские власти избегали «введения институциональных инноваций, которые могли бы спровоцировать мусульманское сопротивление» [83] Ibid. Р. 258. . Ученый утверждает, что российские власти последовали примеру своих мусульманских предшественников (ханов и эмиров), став арбитрами в религиозных спорах [84] Ibid. Р. 259. . Интерпретация, предложенная Крузом, верна по своей сути. Однако за нарративом о статичном, мягком приобщении к новым нормам она скрывает от нас важные разрывы с доколониальными правовыми практиками. В частности, Круз опасным образом упускает тот факт, что российские власти имели несколько другой образ мышления, чем ханы, и что взаимодействия между российскими колониальными властями и их подданными были основаны на предположении о безнадежной коррумпированности местной правовой системы, существовавшей до завоевания. Данное предположение очевидным образом повлияло на способ выражения идей о справедливости, которым пользовалось местное население. Особенно явным это становится, если учесть, что взаимодействие между жителями Средней Азии и российскими колонизаторами не обязательно следовало дискурсивным моделям, характерным для взаимодействий между местными сообществами и мусульманскими правителями. Теперь жители Средней Азии могли напрямую обращаться к властям, не следуя жесткому кодексу нотариального этикета, которого придерживались писцы во времена ханов. Переписывание образцов платежных документов, актов и официальных писем было обязательной практикой сохранения и передачи знаний, которой обучали в медресе. Благодаря этой деятельности язык писцов ( мунши ) изобиловал формулами и дежурными фразами, которые делали общение между ханом и его подданными лаконичным и максимально формальным. Такие конвенциональные письменные языковые практики уже не подходили для царской администрации, где сборщики информации интересовались подробностями дела и описанием событий [85] Однако из этого не следует, что у местных правителей не было причины требовать точной информации о мире, которым они правили. См.: Sartori P. Seeing like a Khanate: On Archives, Cultures of Documentation, and 19th-Century Khorezm // JPS. 2016. Vol. 8. № 2. Р. 228–257. . Соответственно, появились новые сценарии и тропы [86] О том, каких сценариев придерживались подданные британских колоний, см.: Peterson D. R. Morality Plays: Marriage, Church Courts, and Colonial Agency in Central Tanganyika, ca. 1876–1928 // AHR. 2006. Vol. 111. № 4. , вследствие чего местным жителям не составило трудности угождать российским властям, испытывавшим неприязнь к формам закона, принятым у коренных народов.