Валерий Гитин - Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2

В провинции Вандея, вошедшей в Историю как оплот героического сопротивления нашествию революционного хаоса, в 1793 году зверствовали 15 так называемых «адских полков», своим маниакальным стремлением к уничтожению всего живого напоминающие каких-то космических монстров, но никак не жителей планеты Земля.

Менее склонные к некрофилии революционеры занимались массовыми поборами и разбоем, который и по сей день изнывающие от ностальгии по тоталитаризму историки упрямо называют «экспроприацией».

Разбой есть разбой, то есть отнятие чужого имущества с помощью оружия, и никак по-иному не назовешь действий революционеров города Буржа, которые всего за каких-то два дня «работы» добыли два миллиона франков. В целом в течение жаркого лета 1793 года было таким образом «экспроприировано» 400 миллионов франков.

Общее число арестованных превышало 200 000 человек, если судить по весьма отрывочным данным. В принципе же арестовывали не так уж много людей, потому что это влекло за собой хлопоты по их содержанию. Проще и дешевле было их убивать, что это отребье и предпочитало делать.

В больших городах, особенно в Париже, гильотина работала беспрерывно.

В парижской тюрьме Консьержери был устроен своего рода отстойник, куда свозились аристократы для того, чтобы обеспечить равномерную и бесперебойную работу революционного суда и, как его неизменного продолжения, — гильотины.

Ах, эта тюрьма Консьержери! Как мало все-таки написано о ней книг и как мало отснято кинофильмов! Есть такой кинематографический жанр, называемый «фильм-катастрофа», когда людей, находящихся в одном автобусе, поезде или еще где-либо, ждет неминуемая, неотвратимая гибель вследствие аварии, взрыва моста и т.п. Здесь, в Консьержери, этих людей, вся вина которых заключалась в их дворянском происхождении, ждала такая же неминуемая катастрофа, но, в отличие от киногероев, они вполне отдавали себе отчет о том, что с ними происходит и что их ожидает в самом недалеком будущем…

Они вели себя с тем достоинством, которое отличает людей, обладающих хорошей родословной и получивших должное домашнее воспитание. Каждый вечер в тюрьме Консьержери горели свечи и пышно разодетые, как на придворный бал, дамы и кавалеры танцевали в тишине, без музыки, неспешные и томные менуэты, церемонно кланяясь друг другу и улыбаясь так беззаботно, словно впереди — вся жизнь, а не одна лишь эта ночь…

Они занимались любовью на глазах у своих возмущенных тюремщиков, ничуть не стесняясь их, потому что не стесняются же, как правило, кошек или лошадей… Ну тюремщики — еще так-сяк, но вот те, которые выносили приговоры этим людям, никак не походили на домашних (да и на диких тоже) животных. Это были какие-то жуткие мутанты, порождение бездны, куда не может заглянуть ни один смертный без неизбежной перспективы стать оборотнем.

Эти заглянули…

Утро. Заседание палаты Правосудия. Председательствует бывший господин , а ныне гражданин Фукье-Тинвилль(1746—1795), друг и соратник Робеспьера в его самоотверженном труде по освобождению Франции от французов.

Рассматривается дело графа Гамаша. По роковой случайности в судилище доставлен не граф, а его однофамилец, слесарь Гамаш.

Фукье-Тинвилль, нимало не смущаясь этим обстоятельством, произносит со своего председательского кресла:

— Но не беспокоить же понапрасну этого достойного слесаря! Ничего, два Гамаша вместо одного — только прибыль для гильотины!

Что это? Сборище инопланетных монстров? Порождение фантазии маркиза де Сада? Нет. Именно таковыми были все судилища победившей массы и при Кромвеле, и при Робеспьере, и при Ленине—Сталине…

Ошибки, подобные случаю со слесарем Гамашем, повторялись довольно часто. Как-то вместо графини Миллье привели торговку Маллье.

— Что ж, — невозмутимо изрек Фукье-Тинвилль, — пусть сегодня торговка заменит графиню, а завтра графиня сделает то же для торговки!

Он отправил на гильотину одного сумасшедшего, сказав, что «безумную голову и потерять не жалко».

Как-то во время перерыва члены суда провели в буфете больше времени, чем полагалось по расписанию, на что председатель отреагировал так:

— Теперь, чтобы наверстать упущенное, придется стрелять беглым огнем!

И за какой-то час с небольшим они допросили и приговорили к смерти сорок два человека.

Однажды, спеша на утреннее заседание, Фукье-Тинвилль увидел у подъезда палаты тележки, приготовленные для перевозки осужденных к месту казни.

— Девять тележек, — проговорил председатель судебной палаты, обращаясь к своему секретарю. — А сколько у нас сегодня осужденных? (Для него «обвиняемый» и «осужденный» были синонимами.)

— Около сорока, — ответил секретарь.

— Но в таком случае две тележки лишние.

— Я отошлю их обратно.

— Не стоит, — махнул рукой Фукье-Тинвилль. — Поди-ка в тюрьму и прикажи, чтоб доставили еще двенадцать человек. Любых, кто подвернется под руку.

Говоря о революции — причем любой — просто невозможно ее очернить, тенденциозно подобрать негативные факты или оклеветать ее, потому что революция — запредельное зло, бал Сатаны, и поди-ка очерни его…

КСТАТИ:

«Революция — когда человек преображается в свинью, бьет посуду, гадит хлев, зажигает дом».

Василий Розанов

Зачем же так оскорблять свинью, господин Розанов? Свинья никогда такого не сделает, разве что преобразившись в человека.

Та же палата Правосудия приговорила к смерти знаменитую фаворитку еще Людовика XV — графиню Дюбарри. Ее судебное дело особенно выразительно раскрывает такое понятие, как «революционная честь». Новые власти торжественно пообещали сохранить Дюбарри жизнь, если она укажет места, где спрятаны ее сокровища. Графиня приняла это условие, а когда все ценности были изъяты в пользу «святого дела революции», ее, конечно, казнили.

Ну а процесс над Ее Величеством королевой Марией Антуанеттой можно с полным правом считать характернейшим примером, символом так называемого «революционного правосудия», которое ну никак невозможно очернить…

Естественно, революционеры изнывали от желания распорядиться судьбой королевы, тем более, что с королем уже было покончено, и ликующая парижская чернь воочию убедилась в том, что королевская голова отсекается от туловища ножом гильотины так же легко, как и всякая другая. Мария Антуанетта, безусловно, была обречена, но просто взять и ликвидировать ее революционеры боялись: а ну как монархи Старого Света окончательно утратят терпение и, прекратив хотя бы на время свои разборки, действительно объединятся для того, чтобы раздавить «гадину» уже не в вольтеровском, а в буквальном смысле этого слова?