Валерий Гитин - Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2

Декларация, конечно, имела определенный успех, но его, как говорится, на хлеб не намажешь, а осенью 1789 года продовольственная проблема дала о себе знать со всей жесткостью.

5 октября огромная колонна черни двинулась на Версаль. Отстранив короля от власти, «народ», тем не менее, именно на него возлагал вину за хаос в стране. После перестрелки с королевской охраной толпа ворвалась во дворец. Людовик XVI дал согласие на переезд в Париж королевского двора и Учредительного собрания.

Как будто это могло что-то изменить…

Франция погрузилась в пучину анархии, когда все хотели повелевать и никто не хотел исполнять повеления.

Множество аристократов да и вообще здравомыслящих людей эмигрировало в Австрию, Россию и немецкие государства.

В Учредительном собрании развернулась ожесточенная борьба политических группировок. Наиболее многочисленными и влиятельными среди них были умеренные конституционалисты — монархисты во главе с Мирабо, Лафайетом и Байи, мэром Парижа.

Радикалов возглавлял молодой адвокат из Арраса, последователь Руссо, некий Максимиллиан Робеспьер(1758—1794 гг.), замкнутый, педантичный, склонный к нарциссизму и, конечно же, не ахти какой специалист в своем деле, потому что настоящие мастера своего дела в революциях не участвуют. Им это просто не нужно.

А осенью того же 1789 года образовалось еще и «Общество друзей конституции», названное «Якобинским клубом». Вначале якобинцы были довольно умеренными политиками, но потом искушение запрячь безумную толпу в карету своего безмерного честолюбия возобладало над соображениями здравого смысла, и они уже не стеснялись в средствах достижения своих целей, венцом которых была, ясное дело, власть.

В 1790 году был основан Клуб кордельеров («Общество друзей прав человека и гражданина») во главе которого были адвокат Жорж Жак Дантон(1759—1794 гг.) и журналист Камиль Демулен(1760—1794 гг.).

Робеспьер и Дантон

В Париже издавалось множество газет, специально рассчитанных на уровень подонков городских трущоб, и журналисты плана Камиля Демулена без зазрения совести писали статьи для подобной аудитории. Самой одиозной из таких газет была, бесспорно, та, что называлась «Друг народа». Возглавлял ее неудавшийся врач и публицист Жан Поль Марат(1743—1793 гг.).

Учредительное собрание без устали штамповало законы. Один из них отторгал католичество от папы Римского, да, брал вот и отторгал… Это вызвало, естественно, противодействие духовенства, но что стоит такое противодействие, когда «так решил народ»? Тем не менее, из 135 епископов только пятеро согласились присягнуть «народной власти», за что нужно отдать должное тем 130, которые презрели соображения выгоды и безопасности.

Один из епископов сложил с себя священнический сан, чтобы заняться политикой, в чем он со временем очень даже преуспел. Звали его Шарль Морис Талейран(1754—1838 гг.), отмеченный Историей как один из самых выдающихся дипломатов и политиков.

Учредительное собрание издало и Закон об избирательном праве. Согласно этому закону избирать и быть избранными могли лишь те граждане, которые платили налоги в размере не менее трехдневной заработной платы.

Очень справедливый закон, нужно заметить: тунеядцы и всякий праздношатающийся люд не должны обладать избирательным правом. Только те, кто платит налоги. Что же касается трехдневной зарплаты, то не мешало бы прикинуть, сколько дней мы в своем странненьком XXI веке работаем в счет налогов. Но вот незадача: оказалось, что из 25 миллионов жителей Франции только 4,3 миллиона платило такой налоговый минимум. А что же остальные?

А остальные вознегодовали, как, впрочем, поступили бы и наши соотечественники при таких же обстоятельствах, хотя, по элементарной логике, человек, не уплачивающий налоги, не имеет права решать своим избирательным голосом судьбу державы, которую он не содержит…

Королевская чета мучилась желанием бежать из этого ада, но сделать это уже было весьма непросто. Кроме того, Людовик все еще рассчитывал на какое-то чудо, которое вдруг спасет, вызволит, образумит и т.д. Но чудо не торопилось свершиться, а положение все усложнялось.

Кроме того, европейские монархи как-то странно вели себя в создавшейся ситуации. Например, Екатерина Великая, выражая сочувствие королю Франции, тем не менее не выразила готовности помочь ему хотя бы одним рублем или хотя бы одним солдатом. Она, правда, добросовестно подстрекала к интервенции против революционной Франции австрийского императора, а также прусского и шведского королей. Но Пруссия, как и Великобритания, сочувствовала революции из-за враждебного отношения к Людовику XVI, а вот Австрии было вообще не до того, потому что, как и Россия, она усиленно присоединяла чужие земли. Из всех европейских монархов только лишь Густав III, король Швеции, готов был немедленно объявить крестовый поход против Сатаны, владевшей Францией, но его военных ресурсов было явно недостаточно…

КСТАТИ:

«Кто не несет обездоленным скорого спасения, тот им отказывает в нем».

Луций Анней Сенека

Одна из гнуснейших европейских традиций: спокойно наблюдать, как в соседней стране происходят ужасающие события, которые сами собой не угаснут, а затем, когда процесс стал необратимым, послать туда так, для очистки совести, небольшой экспедиционный корпус, которым можно подло пожертвовать, чтобы потом сказать: «Мы ведь не сидели сложа руки, мы действовали!»

Так было в 1790-м, так было в 1918 году, когда просила помощи оккупированная Сатаной Россия… Что ж, традиция есть традиция.

А 3 сентября 1791 года Учредительное собрание утвердило Конституцию Франции.

Эта Конституция, едва родившись, вызвала бурю разногласий между субъектами французской политики. Собственно, не столько вызвала, сколько послужила предлогом для разжигания этих разногласий, которые рано или поздно должны были перерасти в бойню.

Не дожив до этого, умер граф Мирабо, с которым была связана хоть какая-то надежда на цивилизованное решение существующих проблем. После его смерти политический Олимп заселили люди случайные и мелкие, но чрезвычайно амбициозные, среди которых выделялся весьма посредственный во всех отношениях, но до маниакальности целеустремленный Робеспьер.

Людовик, устав лавировать, притворяться, играть двойную игру, решился в конце концов на побег из Франции, но был опознан неподалеку от границы и возвращен в Париж, как беглый каторжник, ни дать ни взять.

Он переправлял за рубеж письма, в которых сообщал, что фактически находится под арестом, поэтому все его публичные заявления и действия следует считать недействительными. Некоторые из таких писем перехватывались, что еще более усугубляло положение королевской четы.