Александр Шубин - Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)

ВЕЧЕРОМ И НОЧЬЮшли беседы с «провинциалами», идеологическое «принюхивание» [104]. Провинциальные социалистические группы были еще далеки от вопросов, которые бурно обсуждались в столицах. Некоторые они перед собой даже не ставили, что позволяло «общинникам» надеяться на сближение позиций с частью полуподпольных групп, не вышедших из рамок марксизма-ленинизма. Попытки сближения с наименее догматическими «эмэлами» будут продолжаться до августа 1988 года.

«Троица не считала нужным сообщать непосвященным, что они анархисты. Чтоб не распугать» [105], – рассказывает Б. Ихлов о знакомстве с Исаевым, Гурболиковым и мной. Троица в тот период еще не считала себя анархистами. До конца года «общинники» продолжали искать идеологическое клише, которым можно было бы назваться. Дело в том, что концепция «общинных социалистов» была анархической в той степени, в какой анархистами были Прудон или народники Герцен и Лавров.

«Общинники» выступали за постепенное преобразование общества в безгосударственное, в то время как в общественном мнении (включая официальную науку) анархизм отождествлялся с немедленной ликвидацией государства. «Общинный социализм», несомненно, укладывается в рамки антиавторитарного социализма, включающего в свой состав часть и анархистских, и народнических, и постмарксистских идей. Несмотря на то, что труды Прудона тогда не произвели впечатления на «общинников», они развивали традицию, прародителями которой были Прудон и Герцен (отчасти и Оуэн). Идеологи «Общины» были реформистами и анархистами одновременно. Но возможность синтеза реформизма и анархизма тогда казалась парадоксом. Поэтому «общинники» были вынуждены объяснять собеседникам, что во многом согласны с анархистскими теоретиками, а во многом – нет. В отношении конструктивной программы «общинники» были близки анархизму, и осенью 1988 года, по мере знакомства с анархистской литературой, пришли к выводу, что именно в ней заключается суть анархистского учения. Поэтому с осени 1988 года часть «общинников» (хотя далеко не все) стали бравировать своим анархизмом. Однако до января 1989-го «общинники» учитывали, что в понимании не анархистов (как выяснилось, также многих незрелых теоретически анархистов) анархизм предполагает немедленное разрушение государства. «Общинники» же стремились к постепенному движению в этом направлении (но, в отличие от коммунистов, считали, что путь к безгосударственному обществу возможен только через демократию, а не диктатуру). Поэтому «общинные социалисты» в 1988 году считали, что их взгляды шире собственно анархических.

Только в начале 1988-го у «общинников» возникли первые контакты с людьми, которые считали себя анархистами. Но и они создавали не анархистские, а социалистические клубы, так как большинство их общественно активных знакомых были еще далеки от анархизма. Такая радикальная идейная эволюция требовала времени. Поэтому иркутский анархист И. Подшивалов со своими друзьями создал в июле 1988 года Социалистический клуб. В Краснодаре, где интерес к анархизму проявляли А. Рудомаха и А. Серебряков, клуб «Трава» тоже не был анархистским. Программные построения левосоциалистических клубов позволяли взаимодействовать в одной организации социалистам разных взглядов.

Структура федерации позволяла «общинникам» выстраивать сеть политических связей общесоциалистического характера, выделяя в ней немарксистское, но не специфически анархистское крыло.

Список избранного на январской конференции Московского совета федерации возглавлял Б. Кагарлицкий, но подавляющее большинство в нем имели федералисты: «общинники» А. Исаев, А. Шубин, А. Василивецкий, А. Баранов и близкие к ним идейно М. Кучинский и Л. Наумов, представлявший «Лесной народ». Разумеется, «общинники» и их сторонники выступали от имени целых пяти клубов.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Именно после этой конференции мое влияние в федерации стало стремительно падать. Это был абсолютный триумф „Общины“, которая была ключевым элементом при подготовке. Документы принимались в той редакции, в которой я предлагал, но это уже ничего не значило».

Прежнее разделение труда с Кагарлицким уже не устраивало «общинников». Различие в уровнях политических знаний было погашено. У Кагарлицкого оставалось последнее преимущество – контакты с прессой. Они вызывали ревность «общинников», когда западная пресса оттеняла роль Кагарлицкого. Получалось, что он, выступая от имени общего дела, использует контакты в интересах своей фракции.

Изоляции Кагарлицкого способствовали и конфликты. Либералы использовали компромиссы федерации и ВЛКСМ для выдвижения этических претензий. Особенно резко под впечатлением обстановки в «Юности» в кулуарах конференции выступал Г. Павловский.

Подводя итоги мероприятия, В. Гурболиков писал об этом: «Многие группы неформалов решают сейчас вопрос – „продалась“ федерация комсомолу или Комитет молодежных организаций „скушал“ ее… Негативную оценку высказали представители ленинградского „Форпоста“ и ряд групп ВСПК, член Клуба социальных инициатив Г. Павловский заявил, что федерация от продажи принципов скоро перейдет к продаже людей.

Г. Павловский вспоминает о причинах столь резких высказываний: «Я был разозлен охраной в „Юности“. Мою либеральную душу возмущал контроль на входе, когда одних впускали, а других не пропускали, раз у них не было мандатов. Я и мои знакомые были неомандаченными и прорывались буквально силой. На этом пафосе я очень резко все это раскритиковал».

В этом эпизоде заметна не просто конкуренция социалистов и либералов (между идеологическими противниками в неформальном движении были возможны тесные альянсы, что показала уже ситуация середины 1988 года) и не только старые конфликты еще доперестроечных времен. Шла острая конкуренция за информационные и политические ресурсы. Павловский «замыкался» на «либерально-коммунистические» журналистские круги, для которых был экспертом по неформалам. Кагарлицкий перехватывал зарубежных журналистов и использовал уже наработанные связи с зарубежными социалистами.

В более широком плане между неформалами всегда шла конкуренция за политические и информационные каналы, оппозиционеры объявляли связи конкурентов «позорными», тут же оправдываясь за свои. Власти могли бы использовать эти противоречия более эффективно, манипулируя неформалами за ниточки связей. Но этого не случилось. Аппарат раздирали столь же острые противоречия, и единой игры он вести не смог.

ВЫСКАЗЫВАНИЕ ПАВЛОВСКОГОбыло основано на реальных опасениях, связанных с поведением аппаратчиков ВЛКСМ, и гипотезу о продаже людей удалось проверить уже на следующий день. Власти прощупали лидеров федерации на прочность. В последний день работы конференции в «Комсомольской правде» была опубликована статья, резко обвинявшая неформалов в стремлении «увести молодежь в кружковщину от масштабных социально значимых дел». Этот штампованный комсомольский упрек неформалы могли бы воспринять как комплимент – все революционные движения начинали с кружков, и неформалы уже готовили более масштабные дела, к которым сумели перейти весной. Но в статье были и более тонкие упреки: социальные имитаторы во главе с антисоветчиками (уголовно-политическое обвинение) Кагарлицким и Павловским оттеснили подлинных лидеров неформалов Малютина, Скворцова и Исаева. Плохих неформалов статья обвиняла в «представительстве от чьего-то имени без достаточных полномочий» [106].