Сергей Мельгунов - Судьба императора Николая II после отречения

Роковая возлюбленная атамана Семенова в Забайкалье.

По-видимому, Соловьев был даже в Индии в оккультной школе йогов, основанной Блаватской в Адьяре.

См. «Возрождение», т. 17.

См. «Возрождение», т. 10, статья «Творимые легенды».

В письме Вырубовой 23 января о. Алексей характеризуется так: «Священник этот энергичный, преданный, борется за правду, очень милое лицо, хорошая улыбка, худой, с седой бородой и умными глазами. Исповедовалась у него в октябре, но говорили больше об общем положении. Он известен среди хороших людей, потому его от нас убрали, но, может быть, и лучше, так как он может больше делать теперь… Епископ за нас и патриарх в Москве тоже, и большая часть духовенства».

Боткин изображает этого Кирпичникова в самом неприглядном виде, а Дитерихс добавляет, что Кирпичников впоследствии стал большевиком: «К. занимал какое-то очень низкое место в кухонной иерархии, но обратил на себя внимание Их Вел. своей колоссальной, несмотря на маленький рост, физической силой и большой услужливостью. Маленький, коренастый, вечно грязный, он производил впечатление жулика и развязного нахала. Он занимался разведением свиней… и бесцеремонно пас их на отведенном для прогулки дворике. Несколько раз в неделю он принимался за варку обеда для своих питомцев, причем отвратительный запах от свиного кушанья распространялся по всему дому, и никогда никто не делал ему замечания. Кирпичников каким-то образом приобрел большое доверие солдат охраны, и уже при большевиках мы посылали через него сласти Их Высочествам, половину которых он, конечно, съедал сам. Впоследствии он хвастался, что Е. В. дала ему нитку жемчуга на хранение, но вряд ли это была правда. Он был большим другом о. Алексея и также беззастенчиво врал и сплетничал». Все это неуловимо, а вот свиные окорока кирпичниковского производства, которые подавались на царский стол в голодное большевистское время – в апреле, это уже реальность, как показывает сохраненное Жильяром меню. Кирпичников не был «кухонным служащим», а был «писцом». Вероятно, по профессии ему легко было установить добрые отношения с писарской командой «отрядного комитета».

«Рекомендованный лицом, близким царской семье, корнет Марков первое время пользовался у нас доверием, и я не скрывал от него нашего плана спасти Государя… не скрывал и того, что пока не соберу денег, не смогу этого выполнить».

8 апреля она писала: «Вы видели маленького Сережу. Он сам рассказал, что виделся со всеми издалека».

А. Ф. писала Вырубовой 20 марта: «Борис взят: это беда, но не расстрелян – он знал, что будет так».

В статье «Ловцы правды» Марков 2-й говорит в полном противоречии со своими показаниями следователю и с поддержкой тезы о тюменьском Соловье-разбойнике, что другие лица, посылавшиеся в то время из Петербурга и Москвы, без особых трудов устраивались и проживали в Тобольске, отнюдь не поступая на службу в отряды красной охраны. В статье он допускает такую инсинуацию в отношении корнета Маркова: «Лицо, привозившее Государю деньги из Москвы… встретило со стороны бывшего в те дни в Тобольске Серг. Маркова всякие придирки и затруднения в сношении с заключенными и вынуждено было снабдить корнета солидной суммой денег, чтобы он скорее уехал из Тобольска и не мешал. Получив деньги, С. Марков тотчас отбыл в Тюмень». С. Марков, естественно, отрицает и встречу, и получение денег от московского посланного. Мы знаем, что этим москвичом был Штейн, привезший деньги при вторичном своем посещении Тобольска. Царь отметил точную дату получения денег от Штейна – 12 марта ст. ст. Дата совпадает. Но как корнет Марков мог помешать в Тобольске Штейну, установившему связи в дни первого своего приезда?

Упоминание о двух гвардейских офицерах и одной «даме» позволяет подставить здесь имена фрейлины Хитрово и братьев Раевских, т.е. отнести «угрозы» к добольшевистскому времени, к дням, когда Соловьева не было в Сибири, и, следовательно, придать «угрозам» характер разговорно-теоретический.

Уральские большевистские деятели даже знали, что монархистами была намечена для увоза Николая за границу шхуна «Мария», стоявшая в Тобольске на зимовке.

Как видно из писем к Вырубовой, А. Ф. сознательно пользовалась разными лицами для посылки писем – между прочим и «Мадлэн», т.е. Занотти. 8 апреля А. Ф. писала: «Не посылаем через А., так как она обыска ждет». Действует еще некая Л.

Например, брата Боткина. В воспоминаниях сама Мельник точно знает, что доходила до семьи только 1/4 часть тех «больших денег», которые получали Соловьев и Васильев.

Одновременно передал Палей 20 т. руб. гр. Сэнт-Совер, имевший отношение к французской миссии. Значительную сумму то же лицо передало и Бенкендорфу для переправки царской семье в Тобольск.

Соколов приводит цитату из дневника жены Соловьева 2 марта: «Только что Боря ушел к Ярошинскому. Я знаю, сколько дал Боре денег Ярошинский, но он не хочет дать денег мне… Он рассуждает так: его деньги есть его, а мои тоже его».

Марков 2-й упрекал в корыстолюбии и корнета Маркова, который не стеснялся-де широко расходовать полученные на поездку в Тобольск деньги. Это были «болышие», по утверждению Маркова 2-го, деньги в начале 18 г. – целых 830 р. (240 руб. переданы были Марковым 2-м, 240 руб. даны были Васильевым и 350 руб. взяты были у семьи Распутиных). По какому-то фантастическому расчету автор приравнивает 830 р. советского времени 8000 франков 29 г. Сложный дальний путь, помимо путевых расходов, требовал экипировки, а ведь в это время цена старых ботинок и подержанный костюм уже исчислялись сотнями советских рублей.

Корнет Марков говорит, с какой неохотой дал ему о. Алексей 240 руб., как бы из своих денег для отъезда из Тобольска.

Накануне в дневнике был отмечен приезд «чрезвычайного комиссара»: «Дети вообразили, что он сегодня придет делать обыск, и сожгли все письма, а Мария и Анастасия даже свои дневники».

«Николай подошел к Яковлеву и протянул ему руку, – пишет Авдеев, – и, к нашему удивлению, тот подал ему в свою очередь руку, и они обменялись приветствиями».

То же записано у Жильяра, с записью которого было знакомо следствие.

Чтобы выяснить дело, в Тобольск из Москвы было отправлено два лица, но царь был перевезен уже в Екатеринбург.

Авдеев, свидетель далеко не всегда достоверный, говорит, что именно тогда состоялось упомянутое партийное совещание, на котором выяснились колебания Яковлева, и что по настоянию этого совещания Яковлев вновь пошел к Царю и объявил ему, что его увезут силой, если он будет сопротивляться. По словам Авдеева, он дал согласие на 12 человек «слуг». Партийцы протестовали, и Авдеев, уже в качестве коменданта «дома заключения», на которого возложена была организационная часть поездки, пошел в «дом» и лично передал Царю решение совещания.