Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы

* * *

…Вот и теперь, он стоял погружённый в прохладный всплеск солнечного света, покуривал папиросу и поневоле вспоминал обожжённые обрывки тяжёлого сна. Они, как чёрные птицы, что несметным числом, нескончаемой стаи, пересекавшей небо, текли и скользили, вспыхивали и гасли перед его мысленным взором, – давние и далёкие, но памятные, а потому недавние и близкие, – ужасные, цепенящие душу, когда на людей, мирные города и сёла, армейские эшелоны и поезда с беженцами сыпались бомбы-снаряды и рвали на клочья раскалённый металл; в красную слякоть живые тела, разбрызгивали мозг по грязным, обугленным кирпичным стенам, по пыльной траве и снегу, вышибали зубы из гнёзд, вырывали жизнь из

багряных глазниц…С дьявольским рёвом моторов Люфтваффе, под вой и визг осколочных авиабомб – SD-2 и прочих тяжёлых фугасов, озверевший враг, от налёта к налёту, пытался сожрать – уничтожить огромную цветущую страну, оставив скелеты, дымные руины, саркофаги и остовы от взорванных им станций. Заводов, вокзалов, аэродромов, широких проспектов и площадей.

…Эти воспоминания – всполохи, похожие на странную игру, доставлявшие мрачное волнение и муки, тем не менее будоражили, увлекали генерала. Он смежил тёмные медные веки, оставляя зрачкам узкие бойницы, и в сплющенном небе, среди раздавленных светофоров, брызгающих фонарей, размытых, как акварели. Вывесок и реклам, партийных призывов на кумачовом фоне, продолжали возникать оживлённые его острой памятью картины и зарницы былых событий.

* * *

…Белый свет мощных эликтрических прожекторов, снабжённых сферическими зеркалами для отбрасывания узких пучков сильного света, ослепили, – идущие в брод батальоны…

Лающие команды немецких командиров заглушил грохочущий стук их пулемётных расчетов. Прозванный нашими бойцами «гитлеровской циркулярной пилой» – пулемёт MG42 на то время и впрямь, похоже, был лучшим «убийцей» в мире. Его адская скорострельность составляла 1500 выстрелов в минуту или 25 – в секунду! С их помощью Вермахту удавалось эффективно бороться с массированными атаками пехоты противника: и в Северной Африке, и на Западном фронте, и на Восточном.

Твою мать!..Не был исключением и этот штурм. Фашист под «орех» разделывал нашего брата, собачил сволочь, так, что только алая пена вскипала на чёрном взваре реки. До кучи, угущая свинцовый шквал, автоматы и пулемёты фрицев поддерживало сатанинское уханье миномётов.

…Из-за реки, с береговых лобатых холмов полетели ввысь шипящие струи осветительных ракет. Лопаясь, как кровавые чирии они раскрывались в сумеречной высоте ядовито зелёными-голубыми-ртутными люстрами; словно пристреливали к прсторному куполу неба ясные, маслянистые лампады, заштриховали бледное серебро звёзд, озарили схваченную ломкой слюдой льда студёную пойму. Береговые снега вспыхнули оранжевым, сиреневым, синим. На тёмно-свинцовых застругах воды задрожали струящиеся отражения. Белое золото серпантиновых нитей. И под этим мистическим, жутким заревом, уж не таясь, остервенело, сцепив зубы, прорывались к берегу люди, отбрасывая чёрные длинные тени. Разбивали воду, пенили бурливые борозды.

* * *

…Первым взорвался и взлетел на воздух плот с артиллерийским расчетом. Накрытый миной, попавшей в ящики со снарядами, он рубиновым – огненным смерчем взлетел на воздух, подбросив, будто картонки, два искореженных орудия, расщепленные брёвна, охваченные огнём тела бездыханных бойцов.

Под рассветные громы над Воронеж-рекой, под стальной марш боя, как из рога изобилия бухали взрывы в разных местах обеих колонн. Непрерывные, скованные в прочные цепи, они разваливались, дробились, теряя звенья от этих взрывов.

Стрелки шарахались в хаосе смерти, как согнанный в загон на убой скот. Их с дьявольским воем настигали мины, выкашивал свинцовый град пуль…Люди отскакивали и снова, под сорванные олютевшие призывы командиров, политруков, пробивались к проклятому, харкающему огнём берегу. Чёрная ледяная река засасывала раненных, ошалевших бойцов, жадно глотала, как ненасытное чудище. Но и под водой грохотали глухие разрывы и оглушённые стрелки, в тяжёлых сырых шинелях, с разбухшими вещевыми мешками, обвешанные подсумками и оружием, – камнями шли ко дну.

…Капитан Танкаев после первого взрыва, окатившего его с головой колючей и режущей, что стеклянное крошево водой, видя, как столкнувшись с красным взрывом ушла под лёд треть отделения замкомвзвода сержанта Петренко, – Танкаев мгновенно осознал весь ужас их положения. Над батальонами распахнула липкие крылья тень катастрофы. Она, стремительно охватывая их по окаёму снежного берега, по чёрной воде, что вздымалась в небо гремучими фосфорицирующими фонтанами, грозила бесславной гибелью всему 472-му полку.

Ужас и отчаянье капитана были от бессилия, от невозможности обуздать, дисциплинировать, обезумевших солдат. Дико озираясь, как затравленный зверь, бросаясь наперез, срывая горло, он палил из ТТ в воздух, угрожал расстрелом, тщетно пытаясь увлечь за собою стрелков, разбрасывал руки, точно хотел сгрести их всех, обнять своих гибнущих товарищей, прижать к груди, заслонить от поглощавшей их катастрофы.

…Под руку ему попался ослеплённый пышным пламенем взрыва рядовой Невзоров. В молниеносном отблеске жахнувшей мины, Магомед узрел одичалое, с оскаленным ртом лицо, на котором выпученные, переполненные лиловым ужасом круглились глаза; перебитый пулей ремень. Съехавшей набок каски, скакал и хлестал по перекошенным скулам стрелка.

– Сто-ой! Отставить! Куда, сволочь! Пристрелю, как собаку! – Капитан схватил за грудки Невзорова, рванул на себя.

– Отчипи-ись, чёрт нерусский! Пусти, гад! Хана нам всем!! Тякать…Тякать нады, командир! Я б мухой отсель прочь, кабы крылья были…

Отчаянность положения и невозможность остановить беду, мгновенно превратились в ожесточённой горской душе ротного в острую, безумную и теперь уж бессмысленную ненависть к обманувшему его надежды бойцу. Магомед замахнулся кулаком, вдарить по оскаленной, опалённой страхом и паникой роже, желая образумить бойца, но в ту же секунду, что-то просвистело мимо виска капитана, обожгло скулу…И память запечатлела: как гибельно содрогнулся всем телом Невзоров. Налитые жутью глаза прощально полыхнули стылым огнём, скользнув по тёмгной и сырой бронзе лица ротного, с пепельных губ глухо слетело: – Убили…уби-ли меня…Прощай, ко-ман-дир… – Он рухнул снопом лицом вниз, в заплавленной кровью и мозгами шинели…Осколок мины, величиной с ладонь, скользнув по затылку, словно лезвие топора, вошёл ему меж лопаток.

В раскалённых зрачках Танкаева выжглось, подобно тавру предсмертное лицо Невзорова. Оно показалось ему беззащитным, чуть ли не детским, не смотря на жёсткую, проволочную щётку ржаных усов и измученный – безумным страданием ли, прежним отчаянным страхом, покривлённый судорогой суровый рот.