Сергей Кравченко - Золотая середина. Кривая империя – VI. 1761—1856

Сразу же в Академии у немца Штелина сыскалось 7 (семь!) проектов монумента. Варианты разнились экстерьером в зависимости от места установки. Наш академик Михайло Ломоносов надулся и велел обождать, пока и он не представит чисто русскую «инвенцию» памятника.

Но не все россияне прониклись входящим в моду культом личности. Сказались недоработки в деле борьбы с врагами народа.

Помните Ивана Мазепу? Так вот. С ним изменил нашей Родине переяславский полковник Федор Мирович. Он смылся к шведам, а жену с двумя детьми бросил на Украине. Спецслужбы придушить их не собрались. Вражья жинка с выводком поселилась в Чернигове у родственника, казачьего полковника Полуботка. И Полуботок не только не был разжалован за это в рядовые бандиты, но имел наглость явиться в Питер и притащить с собой весь змеиный клубок. Тут уж его посадили за другие дела. Мама наша Екатерина I по вдовьей скорби не стала топить Мировичей в Неве, а наоборот определила их в Академию! Те обнаглели окончательно, на уроки не ходили, жили в столице бездельно, промышляли неизвестно чем. Дальше – больше. Оба Мировича оказались офицерами, пролезли в свиту к Елизавете Петровне и, наконец, в 1735 году были уличены в измене. Тайная канцелярия дозналась, что братья переписывались с папой, мазепинским подручным. И опять служба недоглядела. Мировичи оказались в Сибири, но сын одного из них, Василий Яковлевич всплыл подпоручиком Смоленского пехотного полка, расквартированного в Питере. Очень он скорбел об утраченном «шляхетском звании», горестно скрывал свое «знатное родство». Наконец не выдержал и написал Екатерине ходатайство, чтоб ему вернули поместья, чины, честь и прочая, и прочая, чего не жалко. И очень удивился Василий, когда было ему в этих пустяках отказано. Тогда сирота озлобился, затаился и стал мечтать, как бы извести эту скаредную сволочь – Императрицу и весь ее синклит.

Каверзным утром 1 апреля 1764 года обиженный Мирович принял решение выручить из тюрьмы принца Ивана Антоновича, медленно собиравшегося в монахи. К заговору пригласил только друга Аполлона Ушакова. Больше они никого не позвали, – из конспирации. 13 мая злоумышленники отслужили по себе в Казанском соборе заупокойную панихиду, и теперь числились у Бога как бы покойниками. Сценарий, разработанный мертвецами, был также потусторонним. Вот его краткое содержание.

Матушка едет в Прибалтику.

Через неделю Мирович заступает начальником караула в Шлюссельбурге.

Ушаков приплывает туда как бы курьером в шлюпке и грозно подает манифест от имени императора Ивана Антоновича (который тут же анонимно на нарах парится).

Мирович чешет в затылке, но караульная команда воодушевляется, кричит, что готова помереть за царя Ивана, и Мирович с Ушаковым выводят узника на травку.

Затем в шлюпке все едут в Питер, пристают на Выборгской стороне и в артиллерийском лагере предаются восторженной солдатской и офицерской толпе.

Далее весь Питер склоняется к ногам нового Императора, а Мирович с Ушаковым получают свое – генеральство-адмиральство, графство, крепостное крестьянство и прочие удовольствия. Катя возвращается уже к столу, и тут ей на выбор предлагается какое-нибудь второсортное замужество или идти на три географические буквы, ибо за Императора нам есть кого выдать – вон у Мировича по-чеховски маются цельные три сестры. ЗТМ (затемнение), титры, веселая музыка…

Но кино пошло не по сценарию. 25 мая Ушаков отправлен был отвезти деньги из Военной коллегии в сундуки к генералу Волконскому. Тут бы ему с этими бабками и затаиться, но он поплыл на своей любимой шлюпке по назначению. И хоть был он – Ушаков, а утонул.

Мирович решил воевать в одиночку.

20 июня 1764 года Екатерина с помпой убыла в Прибалтику. В планах поездки числилась инспекция стройки века – портового комплекса Рогервик, на который было угроблено страшное количество денег и несметное число рабских душ. Поговаривали также о тайном замысле Екатерины венчаться с Григорием Орловым где-нибудь в Риге.

Балтийское рыцарство всюду встречало царицу бравыми речами по-немецки. Екатерина отвечала исключительно по-русски. Свой родной язык она как бы успела забыть. Тогда тевтоны перешли на латынь: «Matri Patriae incomparabili», – написали они на растяжках и триумфальных воротах в Ревеле. Пока «несравненная мать отечества» упивалась почестями и вздыхала о расстройстве флотского дела, Васька Мирович не отставал от изменного плана.

Находясь в недельном карауле в Шлюссельбурге, он 5 июля, в два часа ночи поднял «во фрунт» свою команду и приказал заряжать ружья боевыми пулями.

Комендант крепости Бередников, которого Василий не догадался с вечера напоить, проснулся от лязга шомполов, выскочил во двор и стал качать права: во фрунт ставить команду полагалось только по его приказу. Мирович тут же врубил ему прикладом по черепу и закричал солдатам, что сей злодей томит в крепости истинного государя Ивана Антоновича. Так солдаты впервые узнали о содержимом охраняемого объекта и прониклись величием момента. Коменданта посадили в кутузку и продержали до 5 утра, причем держали в прямом смысле – за одежду.

Тут выяснилось, что Мирович не вполне контролирует ситуацию. По охраняемой территории он был главный, но каземат с принцем сторожила отдельная команда капитана Власьева и поручика Чекина. Поэтому два захода освободителей окончились безуспешной перестрелкой. Тогда Мирович притащил к каземату шестифунтовую пушку. Осажденные сдались. Власьев и Чекин были выведены «к фрунту», но следом за ними вынесли «мертвое тело безымянного колодника». Это стража выполнила все инструкции и приколола Ивана, а Василий Мирович остался в дураках. Он объявил о своей единоличной вине, велел барабанщику бить утреннюю зарю и, как ни в чем не бывало, начал утренний обход вверенной территории. Тут уж комендант закричал из кутузки, чтобы изменника схватили, что и было исполнено.

У Мировича обнаружился полный набор манифестов, присяг и повелений нового императора. Так что, первые бумаги в дело были готовы. Следствие закончили за месяц – с 25 июля по 25 августа без пыток. Страстотерпцы из Синода, правда, советовали Мировича пытать, но были укоряемы сенаторами. Тогда попы обиделись и смертный приговор подписывать отказались. Им как пастырям душ живых сие было неуместно. Казнь устроили на Петербургском острове у Обжорного рынка. Народ заполнил все крыши и ближайший мост. Ждали показательного действа и материнской милости. Но когда палач не в шутку охнул топором и поднял над эшафотом бледную, кровавую голову, отвыкший от казней народ так содрогнулся всей толпой, так колыхнулся на мосту, что проломил перила…