Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том пятый. Дарго

– Тю-у! Не тявкай, хохол. Ты, чай, сам не из нас – «сапогов»? Гутарь молча и мало.

– Це як же?

– А ты у мертвяков спроси, Богдан!

– Ха-ха-ха-а!

– Дурый ты, Пэтро, як тэляты. Под носом у тоби взошло, а в башке не посеяно, – ничуть не обижаясь на подковырки сослуживца, усмехнулся дядька Богдан и, жмуря лукавый глаз, подмигнул притихшему кругу. – Ты сам зыркни в порты, Пэтро. Кочерыжка-то твоя… на месте ли? А то, поди, отсекло достоинству? Лишили басурмане героя славы!..

– Га-га-га-а!

– Вот «тоби» и куцый кобель, Петруха! Прочистил тебе гляделки хохол, утер соплю?..

– Аха-ха-ха! Не залазь наперед!

Одноглазый усмехнулся, но тоже без обиды и злобы, сунул за голенище облизанную до блеска ложку, развел руками и обезоруживающе гоготнул:

– А х… ли вы хотели, братцы? На то и ш-шука в пруду, чоб карась не дремал. Хохол – он и есть хохол. А ты вот нам ответь, Богдаша, коль ты такой крученый, «як» поросячий хвост… Чья возьмет нонче штурма за Дарги – наша аль Шамиля?

Тишина обручем сковала шумных куринцев. Отчетливее стала слышна близкая канонада неумолкающего боя. Серьезные и сосредоточенные лица егерей в напряженном ожидании смотрели на тавричанина, как будто тот был оракул и знал наперед, кого и какая ожидает судьба.

– Пошто заглох, Богдаша? – с чувством надавил Петро и со злорадством подморгнул хохлу. – Чо случилось?

– Свинья отелилась! Трэба порох получать, хлопцы. Нэ за горами построение… Там и шукайте ответ.

* * *

…В три часа дня к лазарету, следуя традиции былых суворовских времен – навестить раненых и отведать солдатских харчей, – подъехал главнокомандующий.

Каша, как по заказу, на сей раз удалась на славу. Пшенная, добротная, она клубилась паром, и по бокам ее янтарным серпом наплывало масло. «Солдатским угощением» Воронцов остался доволен; за незайтеливым разговорцем его сиятельство отведал две-три ложки из поднесенного ему куринцами котелка.

– Наш генерал! Наш ва-сяса… – с довольным покряхтыванием говорили у костров ветераны.

– Ишь ты, не залимонился от служацкова харчу… Не в пример другим благородиям да «графинам», братцы! Не поморщился от нашенской вони.

– Да, чай, не отраву и не дерьмо ел, – едко воткнул кто-то из молодых, – да и вонь наша ему не чужая. Куды он без нас в этом волчатнике?

Но бойкому на слово молодому рекруту седоусые егеря в два счета «подковали» язык. Весь взвод, как пчелы, со злобой напустился на «балабоя», лишив его табачной пайки и пригрозив, что если он еще раз «залудит» такую «хурду», то никто не бросится за ним под пули на выручку.

…Его сиятельство, между тем, поблагодарил солдат за угощенье и, вскочив на коня, обратился с подтянувшимся полкам с проникновенной огненной речью, дошедшей до сердца каждого:

– Братцы егеря! Дорогие казаки – витязи земли русской! Не вашей ли беспримерной доблестью и подвигами, жертвами и геройством сильна Великая Россия? Все вы присягали на верность нашему Государю и Отечеству. Все вы клялись встать вместе со мной на защиту границ Святой Родины, когда придет срок. Час пробил! И потому мы здесь! Знайте – Царь рассчитывает на нас… как знаете и то, что об отступлении не может быть и речи. Его не будет! Как не будет боле и белого флага – переговоров с вероломным врагом. А потому, други мои, у нас один путь – победа! Ежели кто прикажет отступать, того колите! Я прикажу – заколите меня!

Рокочущее, как морской прибой, восторженное «ур-ра-а-а!» готовых идти в бой войск сопровождало упругий курцгалоп 56командующего вдоль застывших «на караул» шеренг.

* * *

(Из дневника А. Лебедева)

«…Ура! Мы были свидетелями, как литовцы молодцами смыли свое бесчестие. Едва ли их уцелела четвертая часть, но позор – une conduite honteuse польской кампании – был смыт, и новое знамя, добытое ценою пролитой крови в Ичкерии, было вручено оставшимся в живых взамен утраченного при Вовре.

Мы были потрясены напором молодежи Главной квартиры. Эти сорвиголовы в жажде славы совершили нечто совершенно невозможное: отряд гвардейских офицеров (среди коих был и мой закадычный товарищ, князь Дондуков-Корсаков), благодаря своей отчаянной храбрости взял подряд три ряда завалов!

Не устояв против подобного порыва, неприятель отошел и уступил нам спуск в лес… Но и мы понесли здесь весьма тяжелые потери, и в числе таковых наиболее чувствительной была гибель полковника Генерального штаба Левинсона, выдающегося офицера, финляндца по происхождению.

…Напротив занятого нами склона возвышался другой, на который следовало взбираться; он тоже был опоясан укреплениями, а это значило – впереди новый штурм. Несмотря на сильный картечный и ружейный огонь, враг продолжать атаковать нас густыми массами… Что ж, штык и шашка опять пошли в дело.

Минутами дóлжно было считать сей кровавый бой. Уже многие пали бездыханными, уже многих недосчитывались в наших рядах. Геройски погиб после пятой раны закаленный в боях штабс-капитан Смирнов. Был убит юный царский слуга, прапорщик Танской. Еще трудно было определить в водовороте штыков и шашек, сабель и кинжалов, на чьей стороне будет перевес. Вайнахи дрались со зверской отчаянностью шахидов-смертников. А может, они ими и были?.. В рукопашной, где в ход шло все – вплоть до зубов, где среди хруста ломаемых костей и распоротых сухожилий огнем шрапнели изрыгалась смерть – билось и грызлось между собою нечто большее, чем ненависть… Здесь столкнулось обоюдное желание истребления друг друга – русских и горцев, Запада и Востока… И желание это было столь же естественным, как чувство самосохранения, как бессознательное стремление уничтожить смертельного врага, сокрушив его железный хребет.

…Минута, другая, третья, и пáсти канав наполнились порубанными телами воинов Аллаха, лежавшими вперемежку с егерями Куринского полка.

…Я был на левом фланге с остатками своей сотни, когда наша пехота, подавляемая силою и числом противника, начала отступать. Мюриды уже обегáли наши орудия, как в сей решительный момент ударившие во фланг семьдесят егерей во главе с самим полковником Бенкендорфом вновь изменили ход дела: тавлинцы дрогнули и обратились в бегство, оставляя на месте сечи груды тел убитых своих соплеменников.

Не менее жестокий бой вели и другие две роты куринцев. Огромная партия пеших чеченцев, по-волчьи – стремительно и скрытно – пробравшись по дну каменистой балки, вгрызлась в правый фланг авангарда. Передние завалы, обагренные кровью и заваленные трупами, уже в третий раз переходили из рук в руки. Но, видно, наибы Шамиля забыли в пылу сраженья главное – что они имеют дело с русским солдатом!

«Ур-ра!» – и испытанные кавказские усачи, георгиевские кавалеры, бросились в штыки. И вновь егерями были взяты завалы. Но какой дьявольски дорогой ценой достались они нам! Заметно уменьшились ряды куринцев, кабардинцев и апшеронцев. Любимый ротный командир последних капитан Кирьяков был убит пулей в висок. Взводный командир подпоручик Толпыга был тяжело ранен, но не оставил строй. Его примеру следовали и другие раненые егеря. Никто из них и не подумал бросить товарищей в столь роковые минуты.