Лев Гумилёв - Древняя Русь и Великая степь

Очевидец перечислил поименно 29 батуров (Сокр. ск. § 120), из коих пять привели своих сыновей и братьев. Если этих родственников было по 5—6, то окажется 50—60 человек — число недостаточное для организации державы. Однако это было ядро будущего государства, т. е. первичная консорция, из которых вырастают суперэтносы. У Мухаммеда в начале его деятельности было всего 43 последователя, [780]а у Игнатия Лойолы — 6. При этом нельзя утверждать, что 29 богатырей были пассионарны. Субпассионарии тоже трудно уживаются в жестких системах родовых общин — куреней, но так как бежать из них рискованно, то они терпят унижения ради покоя. Когда же создалась Орда, [781]пусть небольшая, они стали примыкать к ней, сознательно предавая своих родственников. Образцом такого психического склада был старец Хорчи, отделившийся от Джамухи вопреки всем моральным нормам (Сокр. ск. § 121) и предрекший Тэмуджину царскую власть. [782]За это он потребовал обещания не только поставить его нойоном-темником, но и дать ему в жены тридцать красавиц и слушать его советы. Это никакой не пассионарий, а предатель, подхалим и шкурник, и, вероятно, он был не один. Но когда начинается лавинообразный процесс, то он неизбежно втягивает в свое русло разных людей.

А как же «тьма (тумэн) из улуса анды», т. е. Тэмуджина? Очевидно, это племя, связанное с Борджигинами, их можно было пригласить для похода на меркитов как ополчение: после похода они расходились по домам. Драться они могли, но войском не были. Именно отсутствие войска делало монголов беззащитными перед регулярной армией чжурчжэней. Здесь же мы обнаруживаем хоть и небольшой, но дисциплинированный отряд. Это поняли главы некоторых куреней, которые пожелали примкнуть к орде Тэмуджина. Таких нашлось 6, в том числе потомки ханов: Алтан-отчигин, сын Хутула-хана, Хучар-беки, сын Некун-тайджи, Даритай-отчигин, сын Бартан-багатура и главы племени чжурки, считавшегося одним из самых сильных в Монголии: Сэчэ-бики и Тайчу. Вспомним, что Сэчэ-бики назван выше одним из претендентов на престол.

Шестым был Ханум из рода Гэнигэс. «Посоветовавшись между собой, Алтан, Хучар, Сэчэ-бики и прочие» поставили Тэмуджина ханом, обещав ему за это выделять половину военной и охотничьей добычи и соблюдать воинский устав, согласно которому за непослушание в военное время полагалась смертная казнь, а в мирное — ссылка на север, в Сибирь. Титулом хана было избрано имя — Чингис. Этносоциальная система усложнялась.

Примечательно, что здесь не было еще народа-войска, собравшегося на курултай. Чингис воспринимался как первый между равными. Однако нойонам пришлось считаться с тем, что особу хана окружали не они, а богатыри. Тэмуджин последних явно предпочитал и больше им доверял. Что же толкнуло нойонов от былой независимости к добровольному подчинению — источник не сообщает. Видимо, Джамуха чем-то вызвал у них недоверие и вражду, но у него осталось еще много сторонников, а детали взаимоотношений между монгольскими нойонами нам неизвестны. Ясно одно: с обеих сторон были и аристократы, и народные массы.

Государство — институт не этнический, а социальный. Возникая при первобытно-общинном строе, оно может охватить один этнос целиком, или несколько соседних этносов, или часть своего этноса, так как две системы отсчета — социальная и этническая — не совпадают. [783]«Аристократы» и «демократы»-багатуры, которых объединяло только стремление к смене старого, прогнившего родового строя на более справедливый, предложили Тэмуджину стать их предводителем с титулом «хаган» (хан), подразумевая под этим только несение военно-административных обязанностей.

Эти люди были аналогией тюркских беков, военных вождей «черной кости» (кара-сеок) [784]у средневековых казахов, унаследовавших чингисовскую военную систему, сложившуюся именно в конце XII в. и отнюдь не повторившую ни хуннскую, ни тюркютскую, ни уйгурскую; хотя некоторые титулы тюрков были заимствованы найманами, кераитами и монголами, однако они приобрели у них иные смысловые оттенки, потому что наряду с обывателями в Орде жили степные богатыри — «люди длинной воли», наиболее близкие к хану. Именно благодаря им Тэмуджин стал Чингисом, а термин «хан» получил новое значение — государь.

Термин «кауау» зафиксирован в истории Восточной Азии сравнительно поздно — в III в. н. э. Хунны и южные сяньби называли своего правителя шаньюй, а слово «хан» отмечено китайскими географами у народа тоба, или табгач. Значение этого титула — военный вождь и первосвященник — по смыслу и звучанию совпадает с дакотским словом «waqan» и, видимо, является отголоском американо-сибирских связей, имевших место на рубеже н. э., до того как эскимосы пресекли общение индейцев с сибирскими народами, причем прослеживалось проникновение американоидов через Берингов пролив в Сибирь, а не наоборот.

В I тысячелетии титул «каган» (или хан) распространился по всей степной зоне Евразии. Так именовались правители тюркютов, действительно бывшие царями-жрецами; уйгуров — до принятия ими манихейства, ограничившего власть хана; хазар, пока еврейская община не перехватила инициативу и не превратила хана в марионетку. Ханами были правители авар, болгар, венгров и даже русов: этот титул носили Владимир Святой, Ярослав Мудрый и, наконец, его внук — Олег Святославич. Но при таком широком распространении смысловые нюансы неизбежно варьировали. В начальном виде значение термина помнили, пожалуй, только монголы, хотя, как было показано выше, не придавали титулу «хан» большого значения. Потому они избрали ханом человека небогатого и невлиятельного, хотя из знатного рода. Это была их ошибка, за которую они заплатили жизнью.

Теперь можно вернуться к вопросу о том, чьи интересы представлял Чингис: аристократии (по В.В. Бартольду) или демократии (по С.А. Козину), [785]но прежде поставим другой, предваряющий, вопрос: а были ли в Монголии XII в. «аристократы» и «демократы»? По происхождению все монголы были равны, ибо предками их были Пестрая Лань и Серый Волк. Богатство преходяще: оно то есть, то потеряно. Влияние в племени зависит от личных качеств, а не от социальной принадлежности. Думается, что сама постановка вопроса неправомерна. Она как бы механически переносит коллизии Западной Европы, где действительно была аристократия из победоносных франков и демократия из покоренных галло-римлян во Франции и саксов в королевствах Германии и Англии, на Великую степь. Стоит ли отказывать этносам в праве на оригинальное развитие? Нужно ли подгонять их историю под рамки тех периодов, которые привычны для немца или француза? Именно это пытались проделать над историей Византии и Руси немецкие историки и их русские последователи в XIX в. Гордые греки с презрением отвергали сопоставление своей высокой культуры с диким Западом, а наши предки робко, но упрямо заявляли: «Мы хотим по-своему пахнуть».