Лев Гумилёв - Древняя Русь и Великая степь

В XIII в. западноевропейская географическая наука, имевшая в то время громадное практическое значение, представляла бушующий фонтан мифов, легенд, безудержной фантазии и сознательной лжи. Это был доступный в то время уровень науки, которая базировалась не на опыте и наблюдении, а на деятельности свободной мысли, питаемой легковерием народных масс и высших сословий. [1066]

Одна басня о царстве пресвитера Иоанна унесла в небытие несколько тысяч французов и немцев, пошедших во Второй Крестовый поход навстречу мнимому союзнику. [1067]А когда христианский союзник действительно появился из глубин Азии, была сознательно дана очередная дезинформация. Но эта ложь, произведение разума, стала привычной, т. е. стала фактором, формирующим стереотип поведения, и в этом качестве дожила до нашего времени. Предвзятое мнение превратилось в переходящую ошибку, исправить которую средневековая наука была бессильна. [1068]

Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и переходящих ошибок. Заслуга науки в том, что она часто вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Чтобы опровергнуть ложное суждение, нужно вскрыть его корни.

Наши предки, жившие на Московской Руси и в Российской империи начала XVIII в., нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи — татары, мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казахи, якуты — такие же люди, как и тверичи, рязанцы, владимирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что, например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов — Шереметевы и татар — Кутузов.

В странах же Западной Европы предубеждение против неевропейских народов родилось давно. Считалось, что азиатская степь, которую многие географы начинали от Венгрии, другие — от Карпат, — обиталище дикости, варварства, свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики. При этом самым существенным было то, что авторы эти имели об Азии крайне поверхностное и часто превратное представление. Все же это их не смущало, и их взглядов не опровергали французские или немецкие путешественники, побывавшие в городах Передней Азии или Индии и Китая.

К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия входила в состав сначала Великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды. Эта концепция была по-своему логична, но отнюдь не верна.

В XVIII в. юные русские петиметры, возвращаясь из Франции, где они не столько постигали науки, сколько выучивали готовые концепции, восприняли и принесли домой концепцию идентичности русских и татар как восточных варваров. В России они сумели преподнести это мнение своим современникам как само собой разумеющуюся точку зрения на историю.

Это лжеучение заразило даже А.С. Пушкина. Он написал: «России определено было высокое предназначение. Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили нашествие на самом краю Европы: варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока».

А так ли это? Действительно ли существовала угроза монгольского овладения Европой? В XIX в. всеми учеными и публицистами предполагалось, что из Азии пришли неисчислимые полчища, давившие все на своем пути численностью. Теперь-то мы знаем, что монголов было около 600 тыс. человек, а армия их составляла всего 130—140 тыс. всадников, воевавших на трех фронтах: в Китае и Корее, в Средней Азии и Иране и в половецких степях. В это время на Руси жило около 6 млн жителей, а в Польше и Литве — 1,6 млн. В Поволжье жило тогда не более 700 тыс. жителей, а в степи между Доном и Карпатами — 500 тыс. В это время население Франции приближалось к 20 млн. Столько же в Италии, Германии, а в Англии — 3 млн жителей.

В XIII в. опасность для Европы — полуострова, защищенного со всех сторон, — была скорее психологической, чем реальной. Но публицисты и мыслители XVIII—XIX вв. фантазировали о предмете, который занимал их, но которого они не знали.

Главное же в другом. Зачем было русским людям XIII—XIV вв., ради каких общих интересов защищать немецких феодалов, ганзейских бюргеров, итальянских прелатов и французских рыцарей, которые неуклонно наступали на Русь, либо истребляя, либо закабаляя «схизматиков греческого обряда», которых они не считали за подлинных христиан? Поистине теория спасения Русью Европы была непонятным ослеплением, к несчастью, не изжитым до сих пор.

Корни болезни, которую мы называем монголофобией, следует искать в том же XIII в., когда и происходили войны монголов. Могут возразить, что европейцы, а до них римляне и греки и раньше недолюбливали степных варваров — скифов, гуннов. Но раз речь идет о монголах, а не о гуннах, туркменах-сельджуках и даже туарегах Сахары, которые на время завоевали большую часть Испании, то причины монголофобии надо искать именно в XIII в. Ибо до этого времени о монголах не было слышно и их не было на исторической арене.

Каждое явление, наблюдаемое in situ, имеет свое начало в прошлом, иногда близком, иногда далеком, но никогда не бесконечном, якобы характерном для всех тысячелетий существования человечества. Но ведь любое описание прошлого — история. Следовательно, история любого процесса — это продолжение того мгновения, когда в силу тех или иных причин этот процесс начался. Именно поискам начала, происхождения «черной легенды» о несимпатичности народов Руси и Монголии, сливавшихся для средневековых западноевропейцев в нечто целое, посвящена наша работа. Эта работа похожа на диагноз грандиозной болезни — заблуждения, унесшего много жизней и породившего много ненужного и бессмысленного горя.

Надо отдать должное уму и такту наших предков. Они не создали обратную человекоубийственную систему мироощущения. Они относились к окрестным народам как к равным, пусть даже непохожим на них. И благодаря этому они устояли в вековой борьбе, утвердив как принцип не истребление соседей, а дружбу народов. Вот почему для русского читателя важно понять, с кем и как нашим предкам пришлось воевать и на Востоке, и на Западе.

Но было ли это существенно для идеологов XIII в., когда блестящие успехи крестоносцев, захвативших в 1204 г. столицу «схизматиков» Константинополь, уже через год кончились сокрушительным поражением при Адрианополе от болгар и половцев? Латинский император Балдуин был взят в плен; он умер в башне в столице Болгарии Тырнове, а война приняла самый жестокий характер. Куманы неистовствовали против латинян и греков, греческие горцы Эпира и Малой Азии истребляли рыцарей, а Данте сравнивал чертей «Ада» с пиратами и греками, свирепствовавшими на Средиземном море. Ожесточение росло.