Муслим Мурдалов - Чечня и власть Советов. 100-летний юбилей Чеченской автономии

Телеграмма В. И. Ленина К. А. Мехоношину об организации вывоза нефти с Северного Кавказа. 24 апреля 1919 г.Военная вне очереди шифром. Астрахань Мехоношину. Крайне странно, что Вы посылаете только хвастливые телеграммы о будущих победах. Обсудите немедленно: первое – нельзя ли ускорить взятие Петровска для вывоза нефти из Грозного; второе – нельзя ли завоевать устье Урала и Гурьева для взятия оттуда нефти, нужда в нефти отчаянная. Все стремления направьте к быстрейшему получению нефти и телеграфируйте подробно. Ленин . (В. И. Ленин. Полн. Собр. Соч., т. 50, стр. 288).

Глава I.Слесарь механического завода Андрей Меркулов жил со своей женой Марфой и пятилетним сыном Марком в станице Грозненской у казака-кулака Кривоносова. Меркулов занимал только половину хаты, в другой половине помещалась лавка Кривоносова. Через тонкую дощатую стенку Меркуловы слышали все то, о чем говорили станичники в лавочке. Андрей, хотя в ту пору еще не записался в партию, но сочувствовал большевикам, посещал частенько партийные собрания в городе Грозном, почитывал большевистскую литературу. И муж и жена знали хорошо, что грозненцы-казаки уже давно хотят выступить против советской власти, что они ждут приказа из Моздока, чтобы напасть на рабочих и гарнизон Грозного. однажды вечером Андрей, вернувшись с завода, услышал за стеной оживленный разговор. Басил знакомый голос казака Омельченко: «Ой, ужотко мы покажем этим пролетариям-голодранцам. Покажем им, где раки зимуют. Покажем и чеченцам, азиатцам гололобым, что их сторону держат и на наши земельки зубы точат. Еще не пропала наша казацкая сила… Уже на Моздокской бьют смертным боем краснопузых бандитов»…

Ему поддакивал 80-летний, беззубый казак Шевченко. «Тише вы, – послышался хриплый голос Кривоносихи, – тут за стеной, сами знаете, самый пролетарий живет».

«Меркулыча нам бояться нечего – чай, не первый год знаем, почитай, со всей станицей покумился – не выдаст он», – басил Омельченко.

Слышал еще Андрей, как зазвенел звонок, и кто-то вошел в лавку. По голосу он узнал Кривоносова. «Здорово були, казаки, то есть, бишь, таперича граждане, – поздоровался он, и затем сказал: – Ну-ка, хозяйка, налей мне стакашек».

«Ну, голова, как дела?» – спросил Омельченко.

Кривоносов вполголоса ответил: «Дела, как дела. Наши части занимают исходное положение. Ждем приказа от нашего казацкого правительства из Моздока. Намедни в наш Ревком с тайным письмом приезжали. Вы только, казаки, поменьше болтайте, а то выпьете на грош, а языком выболтаете на рупь. Знаете, как деды учили – ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами… Ну, я пойду». Кривоносов ушел.

Омельченко заспорил с хозяйкой Кривоносиха кипятилась: «Вот, видишь, на стене мелом 16 шкаликов написано, да долга за тобой за 2. Всего, значит, 18». Омельченко уверял, что в последний раз он расплатился окончательно. Сегодня он выпил всего десяток, да четырьмя шкаликами потчевал Шевченко. Долго спорила Кривоносиха с Омельченко, наконец, казак сказал: «Плачу за 16» и вышел.

Андрей решил на следующий день, после работы, пойти в штаб, к товарищу Гикало, которого давно знал по работе на заводе, и рассказать обо всем. Кривоносов между тем пошел в Грозненский станичный военно-революционный комитет. Высокого роста, с большой седой бородой, Кривоносов производил внушительное впечатление. Он несколько трехлетий до революции выбирался станичным атаманом, служил на действительной службе в Питере урядником, очень гордился этим и носил всегда синюю черкеску с галунами и красный бешмет, а в парадные дни – красную черкеску и белый бешмет. В станице Кривоносов слыл за богача, не жалел водки и вина, когда станичное общество выбирало его в атаманы, а затем после свержения царизма – в председатели станичного военревкома. Он жил в большой, крытой железом, хате, неподалеку от двора, где была его лавка, и снимал половину Андрей с семьей.

Военревком помещался в здании старого станичного правления. Там, несмотря, на неприсутственное время, была толчея. Все смолкло, когда вошел председатель: «Здорово були, станичники!» – проговорил он. «Здравствуй, атаман» – отвечали казаки.

Они по-прежнему венчали председателя ревкома атаманом, хотя атаманство было официально уже упразднено волей дагестанских съездов трудовых народов Терской области. Кривоносов вызвал своего заместителя и верного соратника, юркого, с трусящейся рыжей бородкой и красными с перепоя глазами, казака Черноусенко. Оба вышли на улицу, прошли несколько шагов, оглянулись и, видя, что никто не следит за ними, остановились. Первым заговорил Черноусенко:

«Есть вести от наших и первостатейной важности!».

«Говори».

«Здесь не расскажешь, надобно совет держать».

Кривоносов приказал немедленно собрать членов ревкома.

«Только того, Чеботарева, не надо. Он, брат, и нашим и вашим виляет… большевикам, наверно, продал и волю нашу казацкую и веру православную!…».

«Слушаю, атаман», – отвечал Черноусенко.

Кривоносов пошел домой. По дороге забрел в лавку, где два казака угощались аракой, а третий валялся на полу.

«Вы, станичники, убрали бы эту падаль. Опять налимонился. За этого Шевченку раз хозяйку хотели оштрафовать».

«Ничего, атаман. Мы ему только одну банку поднесли, он и свалился. Мы его, пропойцу, сейчас выбросим. Не первый старина под забором ночевать…».

Гости вынесли пьяного Шевченко из лавки и бросили у забора соседней хаты.

«У нас гости будут, так ты, хозяйка, выпивки припаси да закуски и все такого…» – сказал Кривоносов жене. Кривоносиха заворчала:

«Все расходы да расходы. А будет ли из этого толк?.. Хочь раньше и расходовали на обчество, зато доходы были… А теперь?.. Одного жалованья при теперешних ценах на хлеб не хватит…».

Все же она стала снимать с полок коробки консервов, отрезала колбасы, сыру, по привычке свесила то и другое, вынула бутылку «церковного» для учителя. «Он не пьет араки» – сказала она вслух и пошла с провизией в свою хату, к которой крадучись, как на воровское дело, подходили члены ревкома. Все они, входя в парадную, размашисто творили крестное знамение и здоровались с председателем. Отвечая на приветствие, Кривоносов всем говорил одинаково: «Седайте! Гостем будете».

Первым пришел нестарый еще казак Безбрыжий. Он лишился руки на Турецком фронте, во время конной атаки и был озлоблен на советскую власть за то, что она заключила мир с «басурманами» -турками. Он все собирался добивать левой рукой турок.

«Ой, буду бить левой рукой большевиков», – сказал он, садясь в красном углу под висевшими в три ряда иконами. Кривоносов, поглаживая самодовольно свою седую бороду, добавил: