Андрей Сахаров - «Мы от рода русского…»

Недавно одному зарубежному исследователю удалось на страницах древнего греческого манускрипта, находящегося в Мадриде, обнаружить миниатюры, которые изображают переговоры Святослава с греческим посольством в период, как мы полагаем, лета 970 года, поскольку встреча Цимисхия и русского князя в 971 году под Доростолом отражена здесь же на другой миниатюре.

Святослав сидит па троне и принимает византийских послов. Трон украшен деревянным резным орнаментом. Художник изобразил Святослава как владетеля подвластных ему территорий, а поскольку переговоры происходили в непосредственной близости от византийской столицы, то тем самым миниатюра отражала владетельные претензии как раз на те районы, которые он считал своими в этом краю. Такими владениями можно считать Подунавье, потому что по миру 970 года Святослав обязался уйти туда снова.

И действительно, и русская летопись, и византийские источники подтвердили: после заключения мира с греками Святослав ушел назад в Переяславец. В болгарской столице Преславе остался русский отряд во главе с княжеским воеводой. Война закончилась. Болгария, где к власти пришли сторонники прежнего курса - противники Византии и сторонники Руси, стала вновь союзником Древнерусского государства. Болгарский царь Борис продолжал жить в своем дворце в Преславе, сохраняя суверенитет над всей территорией страны. Православные храмы стояли нетронутыми руссами. Русских отрядов не было нн в каких других болгарских городах, кроме Преславы: Плиска и иные поселения жили своей обычной жизнью. Святослав практически не проявлял больше интереса к делам Болгарского царства, поселившись опять на Дунае в милом его сердцу Переяславце, не затронул он своим нападением и Западно-Болгарское царство, выступавшее активно против Византии. Венгры и печенеги отправились к себе на родину.

В Преславе обретался в это время претендент на византийский трон Калокир, который жил при дворе болгарского царя и продолжал, видимо, играть какую-то роль в политических антивизантийских расчетах союзников - Болгарии и Руси.

Такими мы застаем отношения на Балканах во второй половине 970-го и в начале 971 годов.

Однако противники не строили никаких иллюзий относительно друг друга. На исходе 970 года в Константинополь явилось посольство Святослава. В ходе переговоров греки, согласно византийским источникам, опять начали укорять руссов за их несправедливости, за то, что они нарушили якобы прежнюю договоренность и остались на Дунае. Причем выговаривал руссам сам византийский император Иоанн Цимисхий.

Хронист Скилица записал, что в Константинополе посчитали посольство обычной военной разведкой, посланной русским князем «выведать дела ромеев». И, думается, для подобной озабоченности Святослава были все основания.

Заключив мир со Святославом, Иоанн Цимисхий ни минуты не сомневался, что с Русью предстоит напряженная, возможно смертельная, борьба. Пребывание руссов на Дунае полностью противоречило стратегии Византии, но самым ужасным, самым нетерпимым для Константинополя было возрождение Болгарии, приобщение ее вновь к союзу с Русью. Сломленный, казалось, недавно противник вновь поднял голову, обрел государственный голос, и русское войско было отныне гарантом этого государственного суверенитета, этой независимости и безопасности враждебной для Византии страны.

Теперь для того, чтобы сокрушить Болгарию, нуж-но было сначала сокрушить Русь, а вернее, сокрушить обоих противников сразу. То, чего так опасался Ники-фор Фока,- антивизантийский союз двух славянских государств-свершилось, и это стало поражением и позором византийской дипломатии.

С конца 970 года Иоанн Цимисхий предпринимает лихорадочную подготовку к новой войне, и здесь передышка, мир были грекам весьма кстати. Они действовали по своему старому испытанному- правилу: получил мир - готовься к войне. Недаром русский летописец простодушно определил эту коварную и изменчивую политическую линию византийского правительства такими обобщенными словами; «Суть бо греци лстивы и до сего дни».

Но лучше всего эту тактику Византии сформулировал ее полководец XI века Кекавмен в своем сочинении «Стратегикон». Он писал: «Если враг ускользает от тебя день ото дня, обещая либо мир заключить, либо дань уплатить, знай, что он ждет откуда-то помощи или хочет одурачить тебя. Если неприятель пошлет тебе дары и приношения, коли хочешь, возьми их, но знай, что он делает это не из любви к тебе, а желая за это купить твою кровь». «Мудрость» Кекавмена имела прочную основу в виде традиционной военной и дипломатической тактики тогдашних правителей, и в первую очередь самой Византийской империи. Многочисленные перемирия и миры, заключенные греками с окружающими государствами и народами, уплата ими даней, огромных контрибуций нередко нужны были для того, чтобы выиграть время, усыпить бдительность противника, обмануть его, а потом нанести ему неожиданный удар. Читая Ке-кавмеиа, можно подумать, что он имел в виду тактику Иоанна Цимисхия в 970 году, русско-византийский мир лета этого года.

Первое, что сделал император,- это стал готовить огненосный флот для того, чтобы блокировать руссов на Дунае, запереть их там и не дать уйти им водой обратно на родину. Во-вторых, он стал снаряжать армию для похода в Болгарию через Балканские перевалы, куда в свое время поостерегся продвинуться Никифор Фока.

Во главе европейских войск Византии был поставлен давний приятель Цимисхня магистр Иоанн Куркуас. Ему предстояло до поры до времени занимать оборонительные позиции на границе с Болгарией, препятствовать здесь набегам русских отрядов, которые продолжались, несмотря на состояние мира между обеими сторонами.

Наступила весна 971 года. Подготовка к войне с Болгарией и Русью шла полным ходом. И не случайно, не доверяя Цимисхию, Святослав пытался при помощи своего посольства разведать обстановку, но жизнь показала: Святослав не рассчитывал, что греки так быстро оправятся от военной страды 970 года.

Ц-имисхий решил начать наступление на Болгарию в пасхальные дни 971 года. Греки готовились прорваться сквозь балканские теснины, выйти в северную Болгарию и нанести удар по болгарской столице. Греческая разведка обнаружила, что проходы в горах не охраняются ни болгарами, ни руссами, и Цимисхий с радостью говорил своим соратникам: «Я думал, что неприятели, ожидая нашего к себе прибытия, уже давно с великим старанием укрепили выгодные для себя теснины и непроходимые дороги какими-нибудь стенами и оградами, чтобы трудно нам было вступить в их землю». И болгары, и руссы проявили беспечность, а может быть, они все-таки уповали на мир, недавно заключенный с Цимпсхием,- ведь приходилось бы охранять проходы внутри своей же болгарской территории, так как южнее гор еще находились болгарские владения, город Филиппополь, другие поселения.