Геннадий Русаков - Ржевская дуга. Детство. Стихи и проза о Великой Отечественной Войне

Они были правы – он пришёл с оружием и не один. Всех кто был у костра долго допрашивали, угрожали, но они показали на дорогу и сказали, что мы ушли. Потом, бабушки рассказывали, что эти двое долго прощупывали снег штыками, к нашему счастью, не там, где нас закопали, а потом ушли к пулемётному гнезду.

Через какое-то время после случившегося появилась группа солдат в чёрных мундирах, с изображением человеческого черепа и скрещенных костей на рукавах шинелей. Они стали отгонять людей от горящих домов на дорогу, она освободилась от воинских подразделений, видимо прошли все, и теперь занялись нами – жителями.

Все остальные события этой ночи описаны мною в стихотворении «Мы помним», в котором всё – правда, без всякого художественного или иного вымысла.

И с грудным ребёнком тоже правда. Я не помнил ту молодую женщину, потому что уже три года перед войной я не жил в деревне, но она шла рядом с нами, в хвосте колонны с маленьким узелком и грудным ребёнком на руках, поддерживаемого перевязью через плечо.

Ребёнок всё время громко плакал, похоже, он был простужен. Женщина часто останавливалась, что-то поправляла в этом свёртке на руках, пыталась успокоить, но ребёнок плакал, не умолкая. Когда она остановилась в очередной раз, конвоир, который шёл рядом, толкнул её прикладом винтовки в спину, она упала лицом вперёд, и, естественно, выронила ребёнка. Свёрток откатился метра на полтора – два, пока она пыталась подняться, конвоир ткнул в этот свёрток штыком и откинул на обочину дороги. Женщина бросилась к свёртку, но её прикладами загнали обратно в колонну.

Стихотворение написано к десятилетию победы в 1955 г. на Шпицбергене, где я часто бывал в те годы, работая судовым механиком Мурманского Арктического морского пароходства, там иногда, случалось иметь свободное время, чтобы вспомнить всё пережитое в лихолетье войны.

К 25-ой годовщине этих событий, уже живя в Москве, я пытался это стихотворение опубликовать в Литературной газете и в «Известиях». Но оно или не дошло до редакций, или в нём не нашли ничего интересного, что было достойно печати того времени, не знаю.

А дальше, после того, как нас – жителей сгоревшего Егорьевского, пригнали в деревню Александровка и, кое – как расселили, начался голод.

Никто из жителей нашей бывшей деревни запастись хоть какими-то продуктами не мог, да и что можно было с собой взять – ведь на себе много не унесёшь, так как практически в каждой семье были малолетние дети.

Вот такая сложилась ситуация. Вроде спасали детей от смерти: везли на санках, несли на руках, а оказалось, принесли умирать от голода. Местные жители сами выживали с трудом, у них тоже были дети, их тоже нужно было спасать от всех невзгод и опасностей, которые принесла с собой война.

Скошенные рожь и пшеница оказались в скирдах, обмолотить их до прихода фашистов удалось самую малость, поэтому у жителей деревень запасы зерна были минимальные.

Обычно основные обмолоты проводились поздней осенью и зимой, снопы сначала сушились в ригах, а потом обмолачивалиcь в крытых токах. А в эту осень не получилось, жителей деревень заставили строить укрепления, и, самое главное, деревом для перекрытий окопов, пулемётных гнёзд и блиндажей, послужили эти строения и устройства.

Видимо фашисты собирались пережить холода в тёплых избах, поэтому дома и не трогали, когда осенью строились укрепления, а вот сараи, риги, амбары и даже бани, были разобраны и использованы при постройке этих оборонительных сооружений.

Скирды с не обмолоченными снопами – сожгли. Домашний скот уже был съеден фашистами и главным продуктом для жителей практически всех деревень, стал картофель, но на него тоже пытались наложить лапу ненасытные орды в мундирах. А тут, ещё, пригнали нас, у которых не было ничего, кроме голодных ртов. Люди начали умирать от голода.

С первого дня, как нас пригнали в деревню Александровка, бабушка Маня и я пошли с сумой по домам местных жителей – просить милостыню. Мама стала помогать по хозяйству старенькой бабуле в доме, где мы поселились. Сестра помогала маме и присматривала за маленьким братом и стариками. Все мы сильно голодали. Ведро картошки, которое мама получила от бабули авансом, было съедено в два дня – голодных ртов было целых семь. Собирать милостыню оказалось практически пустым делом, потому что нищих оказалось не меньше чем жителей в самой Александровке – вся наша деревня.

Для того, чтобы понять, насколько ограниченным оказалось пространство, в котором оказались жители деревни и мы, пригнанные сюда, надо описать сложившуюся на тот момент пространственную ситуацию.

Как я уже говорил, первая линия немецкой обороны проходила позади деревенских домов в 50—60 метрах – там, где были хозяйственные постройки. Сами дома с палисадами и оградами примерно 25—30 метров, дорога перед домами 20 – 25 метров, и далее, в 150 – 200 метрах по берегу реки Дёржи, проволочные заграждения. А за рекой, с шириной русла 30 – 35 метров – поле, упирающееся в лесной массив, который дугой огибал это поле и широким языком упирался в реку Дёржа. Этот лесной массив в феврале уже был занят нашими Советскими войсками. От деревни до лесного массива по руслу реки было примерно метров 800. Вот такая картинка получилась – дома с жителями надёжно прикрывали первую линию немецкой обороны от огня наших войск.

Я думаю – это не могло быть случайностью. Уйти из деревни можно было только вдоль реки – между проволочными заграждениями и линией траншей и окопов, фашисткой обороны. Правда, можно было переправиться через реку и пройти в село Новое. Оно находилось прямо напротив деревни Александровка, но сдвинутое вниз по течению на 700—800 метров. Так что, если смотреть через реку, правый край этой деревни начинался от середины деревни Александровка. Поэтому проволочные заграждения, идущие по левому берегу реки, уходили за реку и прикрывали позиции фашистов в селе Новое. Это проволочное заграждение пересекало картофельное поле с не убранным осенью картофелем и делило его почти пополам: одна часть уходила с подъёмом к лесному массиву, который к этому времени, занимали наши войска, а другая с понижением, примыкала к траншеям и окопам фашистов.

Примерно дней через десять после того, как нас пригнали в деревню Александровка, начались ночные бомбардировки фашистских позиций, но из-за близости этих позиций к деревне, и, видимо, из-за отсутствия точных данных о расположении этих позиций, бомбы чаще падали в деревне, чем на их укрепления.

Буквально через пять дней после начала бомбардировок, одна бомба взорвалась рядом с фасадной стеной дома бабули, в котором мы поселились. Взрывной волной выбило стену. Осколки битого стекла, вместе с осколками бомбы и дроблёной древесиной засыпали весь пол и сено, на котором мы спали. В доме на тот момент находилось 12 человек: 11 наших Егорьевских (нас 7 и ещё одна семья из 4 человек) и хозяйка дома. Это было просто чудо, что никто не пострадал, даже не был ранен, а дом оказался разрушенным и не пригодным для жилья. Пришлось перебраться в соседний. Хозяйка соседнего дома, её звали Анна, приняла нас всех, несмотря на то, что в доме уже находилось больше 20 пришлых, а вместе с нами оказалось почти 40 человек.