Екатерина Франк - Время междуцарствия

Верховная жрица храма Нейт в Саисе, Нейтикерт – «Нейт Превосходная» – была в числе тех, к кому покойный владыка особенно благоволил в последние годы своей земной жизни. Немало служителей богов он приблизил к трону и предложил им бесчисленные дары и рабов, взамен желая молитв за себя и свое ежедневное и ежечасное благополучие – и жрецы, разумеется, не спешили отговаривать его от подобных порывов благочестия. Владыка Обеих земель почитал Амона; солнцеликого Ра, которого некоторые толкователи звали одним из его воплощений; священного сокола – Гора, покровителя всех фараонов; могущественного Осириса, хранителя тайн жизни и смерти, строгого судью загробного царства; поклонялся он и владычице Хатхор, ибо веселье и радость любви, даримые ею, были по душе старому фараону – настолько, что храму ее подносил он бесчисленные дары из священного камня бирюзы; и никогда не оставлял своим вниманием многих других богов. Но таинственная Нейт, изначальная и непостижимая прародительница всего сущего, сокрытая от самого взыскательного человеческого взора, не была никогда наделена особым вниманием правителя – ровно до того дня, как во дворце появилась новая верховная жрица этой богини.

Носившая имя своей владычицы и покровительницы, Нейтикерт и сама казалась словно бы ее живым воплощением: неприступная и царственная – даже на колени перед троном фараона она опустилась так, словно сделала это исключительно по собственному желанию, и лишь слегка склонила при этом на мгновение голову. Когда же после она заговорила своим глубоким, спокойным и достаточно низким голосом, владыка Та-Кемет мгновенно обратил на нее свой взор и не отрывал его больше ни на мгновение. Привычных славословий в речах Нейтикерт было немного, так что уставшие от них придворные также невольно оживились. Это было единственным, что царевна Дуатентипет смогла понять определенно – ибо, заверив фараона в неизменном расположении к нему его небесной матери Нейт, загадочная жрица сразу же заговорила о куда менее привычных на подобных празднествах вещах: положении городских ремесленников, мелких торговцев и каменщиков в Саисе и всей Западной Дельте, непрерывным потоком стекающихся к находящемуся в ее ведении храму. Обедневшие, лишившиеся пропитания из-за беззакония фараоновых чиновников на границах люди, сказала она с поклоном, ожидают милости от своего божественного правителя: если ему будет угодно обратить свой взор на них, несомненно, это избавит его верных подданных от великих невзгод.

Несомненно, упоминание о столь далеких от радостного вопросах было невероятной дерзостью; Дуатентипет, украдкой взглянув на великую царицу Тити, испуганно вздрогнула и сжалась перед ее похолодевшим от праведного негодования на омрачившую веселье жрицу взором. Никто не позволял Нейтикерт говорить что-либо, кроме прославлений фараона и пожеланий ему бесконечного благополучия – и ей, служительнице второстепенного культа, вовсе не дали бы слова в иное время; но было и нечто иное, то, что инстинктивно трепетавшая от страха царевна все же сумела смутно распознать сама и чему увидела подтверждение в глазах своей венценосной приемной матери. Верховная жрица Нейт была красива – и даже слишком, вызывающе, до неприличия легко затмевая собой усыпанных золотом с ног до головы жен и наложниц старого владыки. На самой Нейтикерт из украшений было лишь легкое сердоликовое ожерелье в три ряда и скреплявшие ее сложную прическу две литые стрелы из серебра – символ ее божественной покровительницы; но фараон, словно не замечая простого наряда, смотрел лишь в ее обведенные черной и золотой краской глаза, а затем сделал милостивый жест рукой, призывая ее говорить дальше – и в пиршественной зале мгновенно стихли все человеческие голоса.

Дальнейшее юная Дуатентипет помнила плохо – в голове у нее слишком шумело от страха перед великой царицей и выпитого холодного вина. Единственным, что она запомнила в том сумбуре, оказались загоревшиеся любопытством и восхищением глаза царевича Пентенефре; позабыв о том, что сам фараон заинтересовался диковинной девушкой, он не отводил от нее взгляда и улыбался приметно – будто за ним самим не следили одновременно с этим тщательнейшим образом многочисленные соглядатаи, коими полнился царский двор.

Все оказалось еще хуже: всего спустя пару дней Дуатентипет услышала от верной служанки Хекет – та не имела никаких причин лгать госпоже – что царевич Пентенефре собрался посетить храм Нейт в Мемфисе, при котором остановилась жрица Нейтикерт: посетить едва ли не тайно, в сопровождении одного слуги Кахотепа. Каким-либо образом помешать брату было не в ее власти; но сердце царевны жгла тоска столь невыносимая, что она даже осмелилась попросить у владычицы Тити позволения также отправиться в указанное святилище.

Божественная супруга фараона неодобрительно взглянула тогда на приемную дочь – уже давно назначив ее в жены собственному сыну и наследнику отца Рамзесу в своем сердце, она не могла не видеть истинных причин дерзости всегда робкой Дуатентипет; вдобавок, она всегда недолюбливала Пентенефре – из ревности к его матери, младшей царице Тии, и как главного соперника своего собственного отпрыска. Но Тити много лет провела в гареме и отлично знала, что слаще всего плод запретный и скрытый. Поджав аккуратно натертые кармином губы, она помолчала какое-то время, затем небрежно махнула рукой – посеребренные ногти ее сверкнули в отразившихся лучах солнца.

– Раз мое дитя так желает, разве я откажу? – звучным, певучим голосом, в котором порой проскальзывали совсем девичьи нотки – разумеется, когда того хотелось его обладательнице – промолвила она ласково. – Сразу после дневного сна я прикажу надежным стражникам сопроводить тебя в храм. Твой божественный отец и мой любимый супруг-повелитель – да будет он жив, невредим и здоров! – столь много времени уделяет служителям Нейт, что нам также надлежит следовать его примеру!

Дуатентипет поклонилась и поспешила удалиться, боясь, как бы великая царица не передумала. Позже, уже сидя в крытых златотканым льном носилках, мерно покачивавшихся на плечах рабов, она с тревогой думала о том, как бы брат не обиделся на нее за это самоуправство; но опасаться было нечего. Храм Нейт возвышался чуть поодаль от центра города – и в половину не такой величественный, как Опет Амона, где царевна бывала каждый год вовремя священных празднеств, однако при виде многочисленных посетителей Дуатентипет поняла, отчего Нейтикерт держалась перед ее отцом с таким достоинством. Казалось, здесь собрались нуждающиеся со всей столицы – быть может, так оно и было, ибо царевна мало разбиралась в таких вещах: многочисленные мелкие торговцы пищей и всякими мелочами; городская беднота, добывавшая себе кров и пищу наемным трудом по дням; простые каменщики, оставшиеся, по всей видимости, без работы; были тут и рабы и рабыни, почти полностью обнаженные, в износившихся лохмотьях – царевна краем уха слышала о многочисленных беглецах из полностью разорившихся хозяйств, осаждавших храмы в поисках убежища. Некоторые были с детьми; возле таких жрецы и жрицы храма Нейт останавливались чаще всего, пока разносили в толпе охлажденное пиво, ячменные лепешки и сушеные фрукты.