Ал Алтаев - Гроза на Москве

Марфа очнулась уже в опочивальне, упала старой боярыне Бельской на грудь и заплакала детскими, бессильными слезами:

- Отпусти меня, боярыня... не гожусь я в невесты царские...

- Что ты говоришь, государыня царевна? - прошептала со страхом боярыня. - Воля твоя, а про то государь ведает, годишься ты ему аль нет... Утри глазки... Испугал тебя медвежатник... часу не медля, его с майдана долой...

Марфа с ужасом закричала:

- Не надо трогать медвежатника... не он испугал меня, боярыня... я... я и раньше... тоска... тоска грызет меня... Ах, попроси государя, отпустил бы меня в святую обитель... я бы всю жизнь стала молиться о нем... все грехи бы его замолила... Не годна я для его царской радости...

Боярыня уложила Марфу, засветила перед образами богоявленскую свечу, помогающую от всех недугов, и, как ребенка малого, стала уговаривать:

- Э, полно, государыня царевна, что ты ведаешь? Господь вознес тебя на экую высоту за твою красу ангельскую! К чему тебе в обитель?

На приступке возле пышной кровати прикорнула сенная боярышня Дуня, положила голову на руки и думала. Чуяло ее сердце: пришлась она не по душе царевне и недолго ей жить во дворце; скоро ждет ее темная мрачная келья...

Глава XIV

ЗАТЕЙНЫЕ КОЗНИ

- Что ты больно не весел, князь? - спрашивал Григорий Грязной, входя в хоромы князя Черкасского.

Михайло Темрюкович взглянул на вошедшего мрачным, тяжелым взглядом.

- Ныне мало что веселит. Вон и ты, кажись, забыл как смеяться.

Григорий махнул рукою.

- Какая моя жизнь теперь, князь, подумай? Царь к радости собрался, а какая радость? Ровно похорон ждем. Нынче узнаем, завтра узнаем: "Царевна скучлива... царевна плакала... царевна в монастырь просится... царевну напужали"... Медвежатников, скоморохов, всяких потешных затейников царь с глаз долой гонит; на монастыри милостыню раздает, беспрестанно молебны служит... И чего ему та девчонка полюбилась?

Михайло Темрюкович внимательно посмотрел на гостя и, наливая ему чарку вина, сказал, лукаво подмигивая:

- Аль тебе, Гриша, та утеха государева поперек горла стала? Аль жаль, что не тебе Марфа досталась? Было время, на нее и ты заглядывался... Кажись, ты на слободе в чести был; посчитай, сколько государь тебе одних скоморошьих однорядок пожаловал!

Григорий нахмурился и обвел глазами покой, убранный с восточной роскошью. Взгляд его скользнул по полавочникам кызылбашского затейного тканья, по поставцам, в которых тускло сверкала золотая и серебряная посуда, по мягким коврам, тканным золотом, по занавесам удивительной восточной работы, по заморской инкрустации столов, выложенных малахитом, яшмой, перламутром, обведенными тонкой финифтью, по громадной фигуре князя в расшитом кафтане.

- У тебя, князь, одна тафья, поди, всей моей рухлядишки стоит! А что до царевны, так мало ль я на кого заглядывался! На Москве, поди, и не сочтешь...

Князь резко засмеялся.

- А пошто в кости и шашки всю ночь напролет играешь? Сказывают, в Балчуге ты и ночуешь!

- Балчуг сгубил меня, - мрачно отвечал Грязной. - Кабы не Балчуг, не продал бы я черту душу.

- Аль ныне государь немилостив, Гриша, однорядку не подарил? Аль потешать его разучился?

- Не смейся, князь, - дрожащим голосом проговорил Грязной. - Загубил я свою голову; лучше бы я в приказах сидел, чем ныне царским приспешником зваться...

- Ныне государь не очень забавляется, Гриша, - насмешливо отозвался Михайло Темрюкович, - сказывали, вчера, как ты стал перед ним шутки шутить да брату за трапезой кашей бороду обмазал, он в тебя немного миской с горячими щами не попал?

- Было и то, князь... Вчера ж закричал, чтоб не смели опричники грабить, земских людей обижать...

- Вот то-то, Гриша, и тут невеста, видно, вмешалась. Она точно бельмо на глазу! А я три дня у царя не был, занедужилось мне, так слушаю твои речи и дивлюсь. Видно, скоро нас повесят.

Григорий вытаращил глаза.

- Ой ли, князь? Что ты сказываешь?

- А куда ж нас деть, Гриша, коли мы царевне не полюбимся? Скажет она: долой опричнину, ну царь и долой нам головы... Кесим-баши... - прибавил он и жестко засмеялся.

Грязной мрачно смотрел на князя.

- Вечор в Балчуге я все промотал, что было, как и в те поры, когда вы меня в опричнину вписали; сперва я не боялся: думал, волка ноги кормят, а нас - земские... Размечу одну-другую усадебку и с накладом буду, а как вспомнил царские речи, и до того обидно стало - жизни б решился!

Он помолчал.

- Для того ль перед царем, забыв совесть, прости Господи, вьюном верчусь; как коза блеять научился; срамные речи говорить привык; в бабьем сарафане плясать, по застенкам лазать, всякие мерзости творить; для того ли я стал на Москве противен - детей мною пугают, кромешником называют, проклинают... А крови-то на мне, крови, Матерь Божья, Владычица! Пьяный я завсегда, разгульный, соромный, беспутный, от пьянства не просыпаюсь... пропащий я человек, князь, а ты говоришь: скоро царевна опричнину сменит... Куда ж я денусь в те поры?

Михайло Темрюкович, подливавший все время в чарку Грязному вина, налил ему целый ковшик какой-то темной густой жидкости.

- Вот испробуй - отменное вино... Из самого Рима прислано.

Григорий был уже сильно пьян.

- Так оно будет, - спокойно говорил Михайло Темрюкович, - так оно будет, коли мы сами своему горю не поможем. А поможем - опять по-старому заживем: потекут и к тебе и ко мне в мошну денежки; сладко будем есть, играть в кости, в шашки, а пиры задавать на весь мир...

- Ой ли, князь? А как тому горю помочь?

Князь Черкасский придвинулся ближе к Грязному.

- А извести царевну...

В полутьме покоя странно блеснули огромные белки глаз князя. Григорий даже отшатнулся и перекрестился.

- Господи Боже мой, что выдумал? Оборони, Царица Небесная! Да в уме ли ты, князь?

- Я-то в уме, а вот в уме ли ты, про то не ведаю, - опять рассмеялся князь. - Нынче я царский шурин, и у меня золота и серебра много и отовсюду почет, и ты царский любимый опричник, а завтра шурином царским будет брат Марфы, купец Собакин, что и носить-то боярского кафтана не умеет, а ты полетишь на осиновую плаху за то, что очень смешил государя. А не будет царевны-досадницы - авось, дело иначе пойдет.

- Будет другая царевна, - заплетающимся языком возражал Грязной.

- А нешто нельзя женить царя на какой-либо из наших, что ко всем нам будет милостива?..

Грязной закивал головою.

- Отчего ж? Можно... Вон у Григория Лукьяныча дочь есть Марья, из себя - красавица... только он, царь, ее в жены своему телохранителю любимому, Бориске Годунову, прочит.

- Найдет другую, - махнул рукою князь, - а себе возьмет Марью. Ну что ж, Гриша, по рукам, что ли?

- Что по рукам, князь?

- Да про царевну? Ты ее на свою душу возьмешь, а я тебя озолочу. Видал у меня ларец жемчуга? Ему нет цены. Тот жемчуг тебе. Видал у меня меч турецкой работы? Самому государю хотел поднести! Тебе... Видал у меня в шкафу стопы и ковши чистого золота? Тебе... - Он склонился совсем близко к Грязному. - Бочонок золота еще выкачу, слышишь? Мне самому нельзя: я у царя на примете; я - шурин. Мне и касаться близко нельзя. А ты - царский потешник; куда ни сунься, что с тебя взыщется? К тому ж ты и к девкам вхож... сказывали; о тебе и день и ночь Дуняша чернобровая думает. Пообещай ее замуж взять - чего ни сделает сердце девичье слабое, мягкое, ровно воск, податливое?..