Ал Алтаев - Гроза на Москве

Григорий вскочил. Он едва держался на ногах. В душе его кружились вихрем восторг и ужас. Он представлял себе ясно, как он будет пересыпать из руки в руку золото из бочонка князя Черкасского, как будет держать в руках тяжелый ларец, полный жемчуга, как будет он любоваться мечом, предназначавшимся для самого царя, а главное, как потом будет тешиться в Балчуге... И рядом с этим выплывало, как из тумана, личико Марфы Собакиной, в ее полудетском образе, когда он напал на дом ее тетки. Он видел ее как живую, как она бежит от него из церкви после всенощной, закрываясь фатою, и только раз кидает на него, оборачиваясь, взгляд, полный стыда и ужаса... Теперь эта девочка - царевна, а скоро она будет царицей. Говорят, что государь любит ее крепко, несмотря на то что она ведет себя с ним почти дерзко, встречает холодно, тоскует и все просится в монастырь. Что если царь узнает, кто сгубил ее?

Холодный пот выступил у него на лбу. Он дрожал мелкой дрожью.

- Не... не могу я... не могу, князь, воля твоя... Прощай...

Хмель начинал у него проходить. Князь не спускал с него глаз и вдруг, придвинувшись совсем близко, взял за пуговицу кафтана и прошептал:

- А... на плаху, Гриша, хочешь?

Григорий смотрел на него растерянно.

Жестко звучал голос князя Черкасского, и тяжело падали слова:

- Мне жалеть и терять нечего, Гриша, а тебе есть что. Женись царь сегодня на Марфе - завтра не будет опричнины, и будем мы все там, где теперь Басмановы с Вяземским. Я шурин царский и пойду в первую голову. Ну, Гриша?

- Я... не могу...

Князь усмехнулся.

- Пожалуй, ступай, белоручка; видно, забыл, как пачкался в крови по застенкам? А я пойду к царю и скажу ему, что ты похвалялся сгубить царевну... поглядим, кому вера будет: тебе аль мне, царскому шурину?

Недалекий ум Григория изнемогал. Он провел рукою по лбу.

- Да как же так, князь?.. Я... да как же так, князь?..

Он опустился на лавку и вдруг бессильно заплакал.

- По рукам, что ли, Гриша?

Грязной молчал и только всхлипывал.

- Я долго ждать не люблю! - прикрикнул князь.

Грязной прошептал:

- Бог с тобою, князь, коли так...

Потом они стали советоваться, как извести царевну, и Григорий унес с собою тряпицу с белым порошком, который накануне за большие деньги достал князь у царского лекаря Бомелиуса.

Стоял вечерний туман над слободою. Пахло речной тиною. У плотов возле пруда царские прачки давно уже кончили полоскать белье и ушли с корзинами. Тусклый туман расползался, окутывал слободскую стену, расплывался; чуть заметными очертаниями рисовались в нем стены башни и деревянные домишки; плоты совсем потонули в молочно-белой дымке; вверху слабо поблескивали звезды...

Закутанная в фату и шубку девушка давно терпеливо ждала кого-то у самой воды.

По набережной крался человек в надвинутой на самые глаза шапке, в дорожном кожухе.

- Дуня, ты?

- Я, Гриша!

Девушка бросилась ему на шею, радуясь, что он взглянул на нее ласково, что пришел сюда на свидание, о котором она мечтала день и ночь.

Грязной обнял Дуню, обдав ее запахом вина. Он был сильно навеселе. Прижавшись к нему, девушка шептала ласковые речи, говорила, что любит его без меры, что рада умереть за него, говорила, тихо смеясь и плача от счастья. Тогда Григорий зашептал разнеженной девушке, что ему грозит опала, а может быть, и казнь, что казнь будет беспременно, коли царь женится на Марфе.

Дуня вскочила, топнула ногой и сверкнула глазами.

- Век того не будет, Гриша! Разлюбит ее царь, разлюбит! Черкешенка-то Марья не ей чета была, а и то скоро опротивела!

Григорий шепнул ей еще ласковее, еще тише:

- Эта не опротивеет... эта чары знает... Приколдовала она к себе царя наукой колдовской; нешто видано когда, чтобы цари женились на купеческих дочках, да еще откуда... из Новгорода?

- А она еще ломается! Не хочу, мол, быть царицею! Изведут ее, Гриша, беспременно изведут... не того она поля ягода...

Обхватив Дуню за шею, Григорий шепнул ей на ухо чуть слышно:

- Эх, любушка, пока изведут, с твоего Гриши удалая голова слетит! Не бывать нашей свадьбе, Дуняша!

Он притворно вздохнул.

Дуня заплакала.

- Не снести мне разлуки с тобою, Гришенька... - прошептала она.

- Государь очень гневлив, не ведаю, вишь, за что, а только сказывают, будто говорил он Левкию, что не угодна царевне опричнина, так, вишь, ее он изничтожит, а опричников на плаху, как в те поры, когда новгородцев казнили.

В глазах Дуни застыл ужас.

- Вчера еще государь меня от себя прогнал да чуть щами горячими не облил.

Дуня упала Грязному на грудь.

- Не дам я... не дам тебя... Гришенька... в обиду... сама я... изведу ее... лиходейку...

- Ой ли, Дуня? А греха не побоишься?

- Не побоюсь. Только б зелье найти смертное... только б зелье найти... где достать, ума не приложу...

- Ох и боюсь я за тебя, любушка, - сказал Грязной с притворным испугом. - А как попадешься?

- Ни в жизнь не попадусь. Я ведь во дворце все порядки знаю: с малолетства бывала... только б зелье достать.

Грязной задумался.

- Коли ты удумала, - сказал он со вздохом, - тебя не отговорить. Жаль мне тебя - лучше б я сам помер... Гляжу на тебя - не нагляжусь... тебе бы только царевной быть, а не Марфе, и род твой рода Марфы куда выше...

- Марфины деды у моих дедов в холопах были.

- А и брови у девушки, ровно соболь... А и очи... с поволокою... а и поступь... что лебедушка... Кому только экая краса достанется?

- Тебе, Гриша, тебе...

- Разве выручить мне мою любушку? Есть у меня порошок заветный. Давно, еще от деда достался. Лежал все в палке, что брал дед, как на богомолье хаживал. Как съест его человек, так и начнет сохнуть. И будет сохнуть долго. Берег его дед мой для своего злейшего ворога, коли кто на его честь посягнет, и отцу беречь завещал, а отец - мне. Коль задумала экий грех - за меня пострадать, любушка, я, пожалуй, дам, только на меня не пеняй, я тебя не просил, и жизнь мне недорога: рад за царя жизнь положить на плахе...

- Мой ты, Гриша, мой, и не отдам я тебя никому, не отдам и плахе!

- Так я, пожалуй, тебе принесу завтра зелье об эту пору сюда же. А пока прощай, ясочка, ко всенощной пора... да и тебя, гляди, хватятся...

Через три дня царю доложили, что царевне занедужилось... Говорили, что она сохнет, что мечется по постели в ужасных болях, как будто все внутренности у нее рвут на части... Оставалась всего неделя до царской свадьбы, и в слободе говорили, что царь не женится на недужной Марфе.

Глава XV

СМЕРТЬ ЦАРСКОЙ НЕВЕСТЫ

В царских палатах шел пир уже третий день; справили пир свадебный, на второй день - княжий; назначили и стол от царицы. Не было числа блюдам, не было числа кубкам выпитого вина; не было числа заздравицам.

Но невесело смотрели очи царские на то веселье.

Чуть живая пробыла царица под венцом, едва усидела за свадебным столом...