Анатолий Панков - Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Она и раньше, не имея других аргументов для воспитания и боясь без отца уступить меня хулиганствующей улице, бралась за ремень. Как правило, за дело. Но до того она никогда меня не обманывала, поскольку не обещала не бить.

А за другой случай, также запомнившийся на всю жизнь, потом стало стыдно мне.

Двенадцать лет – критический возраст для пацана. Начинается период полового созревания. В организме происходит что-то непонятное. Помню, как на меня нападал внезапный психоз. Без всякой причины я мог, например, несколько минут колотить кулаками по сиденью стула. К тому же – это переходный период в самооценке, когда ты считаешь себя уже не ребёнком и пытаешься самоутвердиться во взрослом мире.

В такой-то вот нервозный, неподходящий момент мама сделала мне колкое замечание. Возможно, справедливое, но оно мне не понравилось тоном. Я схватил брюки, которые собирался надеть, и запустил их в спину уже выходящей из моего закутка мамы. И онемел от ужаса. Она оглянулась, укоризненно посмотрела, и молча ушла, оставив меня в столбняке…

И был случай, который повлиял на всю мою жизнь. Я же рассказывал, что начал курить с шести лет. У меня не было сильной тяги к никотину. Да и возможностей для удовлетворения потребности у меня не было. Курил я тайно. Лишних денег на курево не было. Это в Сергиевке я мог закрутить цигарку из бабушкиного табака, а где возьмёшь (и спрячешь от родителей) табак? И я приспособился воровать папиросы у отца. Он курил «Беломор». Запасные пачки всегда лежали в гардеробе. Я осторожненько извлекал клинышек бумаги, закрывающий доступ внутрь пачки, и аккуратненько вынимал две папиросины. Отец пропажи не замечал. И курил, когда дома никого не было.

Но однажды мама, ушедшая в магазин, внезапно вернулась с полдороги – деньги забыла. А в комнате дымок от недокуренной папиросы и устойчивый запах. Я задрожал от страха: ну, сейчас мама начнёт меня лупить! «Ты курил?» – довольно спокойно спросила она. Я ответил: «Да». Сказал, где брал папиросы. И довольно твёрдо пообещал, что больше никогда курить не буду. Мама поступила педагогически правильно: не ругала, не бралась за ремень и даже ничего не сказала отцу.

Это случилось во втором классе, и с тех пор я не курю. Пытались меня вовлечь во время богемных вечеринок в редакциях, чтобы табак усиливал действие алкоголя. Угощали «огоньком» во время перекуров в армии. Ничего кроме отвратительного послевкусия я не ощущал, даже аппетит терял. Не могу терпеть табачный дым. Это сильно мешало играть в шахматных турнирах. А противник, видя перед собой некурящего, специально дымил мне в лицо. Пару раз чуть не избили в электричке, когда я, стоя в тамбуре в ожидании своей станции, сделал замечание курящим, поскольку это официально запрещено, а мне в духоте дышать было нечем. Оба раза это было воспринято чрезвычайно агрессивно.

Может, это отвращение к курению тоже помогло мне дожить до солидного возраста?

Итак, всего три конфликта за всю жизнь! Это не много. Мама гордилась мной. Радовалась, что я не пью, не курю, не играю в карты на деньги, не участвую в драках и не ворую… Но это не давало ей абсолютного покоя относительно меня, активного мальчишки.

Есть статистика, которая подскажет, сколько детишек доживёт лишь до определённого возраста. Это так называемый естественный отбор. Многих уносят болезни в раннем возрасте. К этому на Руси издавна относились, по сути, философски, чтобы уменьшить боль потери: бог дал, бог взял. Особенно, когда рожали помногу. Но когда погибает здоровый ребёнок от несчастного случая – это трагедия на всю жизнь.

А таких случаев за долгие годы взросления, приобретения опыта, возникает неисчислимое число, и никто не знает, откуда может прийти угроза. И особенно подвержены таким случаям, разумеется, мальчишки.

Когда во время войны мама работала в столовой официанткой, она, чтобы не оставлять меня один на один с крысами и не отпускать в неподконтрольные прогулки, пыталась держать меня возле себя. Целые дни я проводил в общепитовской обстановке. Это создавало определённые неудобства и работникам столовой, и мне. Чем заняться с утра до ночи? Перед открытием на обед мне разрешалось помогать в расстановке стульев. А вечером, после закрытия, – поднимать их на столы. Больше ничего доверить мне не могли. И пока обслуживали посетителей, я не знал, куда себя деть, чем заняться. И к вечеру был уставшим не меньше, чем мама.

Перед уходом домой была заключительная операция – чистка картофеля. Помню скандал, устроенный какой-то начальницей за то, что слишком толстыми получились очистки: «Люди голодают, а вы тут транжирите продукт…» Помню и приятное. Однажды так устал, что, сидя в кругу женщин, чистивших картошку, уронил непослушную головку на бедро молодухи, мерно покачивающейся в такт работы с ножом. Пригрелся, задремал. Вдруг слышу: «А что, Толик, нравится она тебе?» Как сказать «нет», когда пригрелся на мягкой ноге. «Женишься на ней, когда вырастешь?» – не унималась мамина коллега под хохот товарок. «Женюсь», – неуверенно пролепетал я сквозь сон…

Но столовская идиллия внезапно оборвалась. После случая, который чуть не стал трагедией. Засидевшись под каким-то свободным от посетителей столом во время обеденного обслуживания, я, пятилетний карапуз, вылез и оказался на ходу официантки, которая со скоростью экспресса неслась с подносом, где в два яруса стояли тарелки с горячими щами. Она споткнулась, с трудом удержалась сама и удержала поднос, а то бы обварила меня и рабочий класс, нетерпеливо дожидавшегося своего обеда. Шум, гам, скандал. И маме запретили держать меня при себе в столовой.

Что со мной делать, куда меня деть? В детсад меня мама не смогла пристроить. Запирала в комнате. Это было ещё как-то терпимо, когда мы жили в общежитии, в комнате с другими женщинами. Но потом маме дали отельную конуру, где нечем было заняться, и я, как уже рассказал, целый день сидел на подоконнике, наблюдая за улицей и кидаясь в крыс.

С наступлением тепла я мама меня оставляла на улице. С мальчишками жёг костры на пустыре. Безобидное, на первый взгляд, занятие обернулось неприятностью. Время-то военное, изобразить из себя стрелка всем хотелось. Вот и подкидывали в костёр что-нибудь, что производило шумовой эффект. Нет, до патронов дело у нас не дошло. Но случилось не менее опасное. Кто-то из мальчишек, что постарше, догадался подкладывать в огонь шифер. При нагреве он взрывался. Мы заблаговременно прятались, как бойцы на фронте от вражеского обстрела, и радовались эффекту. Но однажды шифер съехал с костра, мальчишка подошёл поправить, раздался хлопок, один кусок попал ему в голову, кровь залила лицо… Мы испугались и перестали играть в войну у костра. Да и взрослые стали запрещать нам разводить костры.