Анатолий Панков - Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Позже за эту мою уступчивость я чуть не пострадал. Бывшая моя родственница донесла на меня моему редакционному начальству в АПН (а это идеологическая организация!), что я потворствовал тайным сходкам баптистов. И хотя баптистские секты не были запрещены, но это могло сказаться на моей карьере и партийном членстве. Однако главный редактор был удивлён, что пожаловались на меня уже через несколько лет после… смерти моей мамы. И тема была закрыта.

Да и как же я не мог уступить просьбе мамы, если эти невинные христианские посиделки были её единственной связью с миром, отдушиной в затхлой жизни, и если баптисты, со слов мамы, меня боготворили: парень не пьёт, не курит, не хулиганит (а это в то время было такой большой редкостью!), к тому же, как женщина, абсолютно всё делает по дому: в магазин ходит, воду и дрова приносит, печь топит, сам стирает, ходит полоскать бельё, вывешивает его на уличных верёвках, сушить и гладит!!!

Да, так вот сложилось, что уже с двенадцати моих лет не мама за мной ухаживала, а больше я за ней.

Мама до последнего дня своего пыталась что-то делать по дому. И очень огорчалась, что не в состоянии помочь по уходу за появившимся внуком. Но у неё не хватало сил стать няней. К тому же был нежелательным постоянный контакт с ребёнком из-за маминого туберкулёза. В общем, за бедой ходит беда…

Из-за затворнического, малоподвижного образа жизни, из-за того, что она большую часть времени проводила в глухой каморке без окна, возле печки, у неё развился туберкулёз.

Определили это не сразу. У мамы постоянно держалась слегка повышенная температура – чуть больше тридцати семи, и она слегка подкашливала. «Я простудилась», – отмахивалась она. Я отлучился на пару недель в отпуск. Когда вернулся – мамы нет. Испугался. Но соседки «успокоили»: её положили в больницу на обследование. Участковый врач, много лет следившая на её здоровьем, заподозрила неладное. Жестокий диагноз подтвердился – туберкулёз лёгких. Причём в открытой форме, то есть опасный для окружающих.

Её каждый год на несколько месяцев направляли в какую-нибудь туббольницу, которая, как правило, располагалась в зелёной зоне – на окраине столицы (в Люблино) или вообще в Подмосковье, например в Мытищах. Лечение частично помогло: открытую форму больше не диагностировали. Потом наш опытный участковый врач, очень внимательно относившаяся ко всем подопечным, знавшая все подробности о каждом нашем заболевании, предложила вообще её оставить за городом на постоянное проживание. Я был вынужден согласиться. Моя активная профессиональная деятельность уже не позволяла мне столько же времени уделять маме, так же ежеминутно заботиться о ней, как раньше, а она уже и до туалета не могла самостоятельно добираться, пользовалась уткой. К тому же всё-таки оставалась потенциальная опасность для маленького сына.

Дали направление на проживание в двенадцатой туберкулёзной больнице. Адрес туманный: Ногинский район, местечко Берлюки. Как это местечко найти? Сказали: где-то за городом Щёлково. На карте это название я не нашёл. Через знакомых договорился с парнем, у которого был собственный «Москвич», отвезти маму в эти Берлюки. Но он тоже не знал, где это. Решили, что в Щёлкове уж кто-нибудь из местных подскажет путь. Но там никто и слыхом не слыхивал о таком необычном поселении. Наконец, местный милиционер вспомнил, что где-то на реке Воре есть что-то похожее, там монастырь.

Мы подъехали к станции Чкаловская. Отсюда шоссе ведёт в Черноголовку – как раз в нашем направлении. Выехав на мост через Ворю, мы увидели справа на крутом речном берегу высоченную колокольню. Монастырь! Но село-то называется Авдотьино! Даже местные жители не все догадываются, что это также и Берлюки. Но это уже не важно. Потратив часа четыре, мы достигли цели.

Как хорошо иметь знакомого с машиной. Тогда, в 60-е годы, владельцы легковушек, к тому же молодые парни, были редкостью. На такси мы бы сильно потратились. Да и согласился ли московский таксист ехать туда, не знаю куда, и искать то, не знаю что?

Больница действительно располагалась в бывшем монастыре (Николо-Берлюковский). Этот живописный берег был освоен монахами ещё в средние века. Потом на месте скромных обиталищ соорудили эту крепость с мощными стенами. То, что он имел оборонительное значение, доказывало наличие подземного хода, ведущего прямо к реке. Узнав потом о нём от столичных спелеологов-любителей, я попытался исследовать его. Однако далее нескольких метров побоялся углубиться. Деревянные опоры подгнили.

Советская власть экспроприировала монастырь у церкви, предназначив его для лечения. Для ходячих место хорошее – вокруг, прямо за стенами растут вековые сосны, ели, липы, клёны… Райский уголок.

Для ходячих. А для тех, кто прикован к постели?

В маминой «келье» были очень толстые стены, а небольшое окно-амбразура усиливало впечатление изолированности от внешнего мира. И было ощущение не благости и покоя, а тюремной камеры.

Я старался раз в неделю наведываться. Поскольку, как я уже отметил, своей машины у меня тогда не было, то пользовался велосипедом. И сорок с лишним километров пилил на нём, рискуя на узком загородном шоссе попасть под грузовик. И однажды попал… Под шуструю бабку. Она меня сбила. Возле Измайловского рынка. Видимо, она была огорчена ценами продуктов и, задумавшись, не обращая внимание на дорожное движение, буквально вонзилась в меня. Да так неожиданно, что я очнулся только в машине скорой помощи… Хорошо, что удалось потом разыскать мой шикарный полуспортивный велосипед.

Избавившись от болезненных ощущений после сотрясения мозга, стал экономить на передвижении до мамы: часть пути, до Балашихи, преодолевал вместе с велосипедом на электричке. Если весь путь преодолевать на общественном транспорте, то на это ушло бы очень много времени: пока доедешь только до автовокзала на Щёлковском шоссе – часа полтора потеряешь.

Старался не пропускать очередную неделю. Понимал, как маме не сладко жить в затворничестве, да ещё прикованной к постели и без общения с родными и вообще с людьми, за исключением одной соседки. Мама никогда не жаловалась. Хотя я знал, что нередко все её косточки ломило от непогоды, а массаж сделать некому. Казённой еды ей хватало, привозил только фрукты.

Но однажды у неё навернулись слёзы: «А всё равно жить-то хочется…» Как не хотеться, если ещё и жизни-то настоящей, в своё удовольствие, так она и не видела? Только-только я стал взрослым – ей бы возрадоваться, понянчить внука, а тут – келья…

Умерла мама не от ревматизма. Не впрямую от ревматизма. Неподвижный образ жизни привёл, как объяснила врач, к тромбу в кровеносном сосуде. Вероятно, в те годы от такой беды сложно было избавиться (если вообще это возможно), а может, просто врачи и не стремились к излечению лежачей больной и ничего не предприняли. Мне сообщили из больницы: «Срочно приезжайте…»