Анатолий Панков - Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Ну, а боялся я отца и раньше этой экзекуции. Причём ни до, ни после этого отец больше меня ни разу не ударил – ни ремнём, ни рукой, ни ногой. Один раз врезал – а запомнилось на всю жизнь.

Отмечу ещё одно влияние отца на меня. Читая, эти строки может возникнуть вопрос: если отец так регулярно пил, то что стало с сыночком? Не алкаш ли он? Нет, я не алкаш. Но начиналось горько.

Было мне уже пятнадцать лет, когда отец в День Победы угостил меня алкоголем. Впервые. Мама разволновалась. Но отец успокоил: «Ну, это же не водка – грузинское вино. Ему пора попробовать». Видимо, он решил выполнить свою отцовскую миссию – приучить меня к культурному потреблению алкоголя, качественного и не в какой-нибудь стоячей забегаловке-рюмочной, коих тогда развелось в Москве, как поганых грибов, и не где-нибудь в подворотне, бесконтрольно.

Но красным вином дело тогда не ограничилось. В тот праздничный день я встречался с друзьями-однокурсниками. И мы решили его хорошенько отметить. Скинулись на бутылку портвейна «777». Закусили рукавом. И меня развезло. Помню, как ребята вели меня под руки. А потом я совсем вырубился, и они меня уложили на газоне женской школы. От прохладной травы на миг очнулся и опять ушёл в небытие. Как-то они доставили меня до сарая на 3-й Карачаровской улице. А куда же ещё, не домой же, если по дороге я блевал. Очнулся я почти в темноте – лишь сквозь дощатые стены пробивался свет. И увидел рядом… участливое лицо симпатичной девушки. Она вытирала мой испачканный пиджак, что-то тихо говорила, успокаивая меня. От этой заботливости приятной незнакомки мне стало ещё хуже, на душе, конечно. Стыдно, позорно…

Меня чем-то подкормили, напоили, я немного окреп, и мы поехали в центр Москвы смотреть праздничный салют…

Полагаю, это первое гадкое соприкосновение с алкоголем стало мне уроком и выработало некий иммунитет. Потом мы регулярно с техникумовскими однокурсниками отмечали праздники, дни рождения, и всё было культурненько. Но в моей жизни ещё было два случая, когда я, выпив изрядно алкоголя и ничем не закусывая, «уходил в мир иной». Меня оставляли в покое (видно, не в отца я пошёл – слабоват против алкоголя). Эти постыдные потери сознания навсегда приучили меня если и пить, то в меру и культурно – с хорошим закусоном. Более того я без объяснения причины стал отказываться от алкоголя. Чем вызывал у компании подозрения, особенно у коллег-журналистов: если не болею, значит сексот, коли сохраняю трезвый разум. Тогда всех подозревали в доносительстве спецорганам, что соответствовало реальности: в каждой более или менее сложившей компании чекисты обязательно имели человека, который делился услышанным (не лишне и сейчас помнить об этой «традиции», которая помогает органам знать, что происходит в независимых партиях, в особых группах людей, об их настроении и планах…). Но я отказывался от попоек, поскольку решил укреплять здоровье…

Можно сказать, что отец был типичным продуктом и семейного домостроя, и бытового бескультурья российской глубинки, и, в тоже время, продуктом сталинской эпохи, которая, пытаясь лепить «нового человека», нередко ломала судьбы.

В 1929 году, когда на селе произошло «головокружение от успехов» коллективизации, а за околицей началась индустриализация, отец уехал на бакинские нефтяные промыслы. Тогда вообще начался массовый исход крестьян в города. Далеко не все захотели «горбатиться» на непонятный колхоз. А в городах была нехватка рабочей силы, и можно было легко найти стабильно оплачиваемую работу.

То ли как человек с хорошим для тех лет образованием – семиклассным, то ли по молодости (ему минуло только шестнадцать лет), отец получил там место библиотекаря. Благодаря этому стал начитанным.

Кстати, скорее всего именно в Азербайджане он и закончил семилетку. Ведь в Сергиевке он мог получить только начальное образование. А в соседние города отпускать его дед вряд ли согласился: и терять рабочие руки не захотел бы, и, тем более, нести расходы за автономное проживание сына, слишком молодого для такого проживания и способного на непродуманные поступки.

Когда отец вернулся в родное село из Баку, не знаю. Скорее всего, в 1933 или в 1934 году. Почему – тоже мне неизвестно. Может, затем, чтобы жениться на хозяйственной сельской девушке?

Со своей будущей женой, моей мамой, он не «дружил», то есть не встречался, не гулял по деревне и за околицей, не провожал, не дарил цветов, даже полевых, не объяснялся в любви. Да и была ли любовь? Просто присмотрел её в деревне, и, видимо, она в наибольшей степени подходила под Семёновы понятия о достойной и верной спутнице жизни, ну и по возрасту. Как рассказала мама, однажды он подошёл к ней, твёрдо взял под локоток: «Будешь моей женой!» Будущая супруга не смогла даже пикнуть: так боялись в деревне «Ерёмкиных» (деревенское прозвище Панковых). Потом – сваты, свадьба. Брак зарегистрирован в 1934 году.

Отец не привёл молодую жену в родное гнездо, он предпочёл жить примаком – у тёщи. Хотя в этой избе жили ещё четверо подрастающих Бросалиных. Почему сделал такой нетрадиционный для села выбор? Может, у моего отца, помимо всего прочего, не сложились отношения с мачехой? Вряд ли: тётка Домна была простовато-грубоватой, но беззлобной и трудолюбивой. Вышла замуж за деда, когда после смерти его первой жены у того на руках осталось пятеро шустрых «цыганят»! И она их всех выходила, как своих! А свой ребёнок был только один – дочь Елена, женщина не с панковским характером, мягкая, нерешительная, так и не вышедшая замуж, хотя и родившая дочку Зину.

Скорее всего, отец решил окончательно освободиться от опеки своего отца, от его крутого нрава, от шумливого многолюдья в избе. А у тёщи он – самый старший мужик – по сути, глава семьи!

Совместная жизнь моих родителей началась с катастрофы. Их обокрали. Объяснить это сложно. Как могли вынести из дома буквально всё, что можно было унести, даже гитару, которая висела на гвозде над кроватью, когда они были дома? Но это документальный факт. Проснулись – горница опустела! Объяснить это можно только хорошим подпитием накануне. Или снотворным, что в те годы было невероятным…

Кем работал отец в селе, не знаю. Просто колхозничал или уже тогда осваивал плотницкое дело? А может, и вовсе не работал. Потому что вскоре уехал в Москву.

Как отец смог свободно покинуть Сергиевку, если, как утверждают некоторые историки, колхозникам не выдавали паспорта?

По поводу паспортов идут яростные идеологические споры. Сторонники версии о запрете ссылаются на постановление ЦИК и Совнаркома от 27 декабря 1932 года «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов», которым было утверждено «Положение о паспортах». И прежде всего на первый пункт «Положения»: