Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга: Французская цивилизация

В 1553 году началась новая, третья по счету эпоха непосредственных и постоянных торговых сношений Русского государства с западными купцами (первой условно считается эпоха транзитной торговли по пути «из варяг в греки», второй – период оживленных сношений Новгородской Руси с участниками Ганзейского торгового союза). Однако и в этом случае честь открытия «северного торгового пути» по Белому морю и устью Северной Двины, равно как и получение связанных с тем прибылей, принадлежала британским купцам, к которым позднее присоединились голландцы.

В корпусе изящной словесности «московского периода», в особенности на позднем, предпетровском этапе ее развития, периодически встречались образы и сюжеты из французской истории. К примеру, в корпусе сочинений известного полимата, дидаскала и церковного полемиста Симеона Полоцкого можно найти прелестное маленькое стихотворение «Образ», посвященное проблеме личного примера в деятельности образцового суверена.

В его двух строфах сопоставлены два монарха: Александр Македонский, не погнушавшийся сам взяться за лопату 76 76 Точнее, «за кош», то есть за корзину, в которой таскали землю. , с тем, чтобы подать пример трудолюбия своим воинам – из древней истории, и французский король Франциск Валуа – из недавней (его правление заняло почти всю первую половину XVI века). Родители короля не были склонны к изучению книжной мудрости и жили “в простоте, на манер варваров”.

Сам же Франциск не последовал их примеру, возлюбил науки и дал тем пример своему народу. В правление этого короля, как мы помним, издали свои лучшие сочинения Клеман Маро и Франсуа Рабле; был, в духовный противовес Сорбонне, основан новый светский университет Парижа – знаменитый Коллеж де Франс.

“И бысть в мале времени мудрость разширенна,

Образом 77 77 В данном случае, слово «образ» следует понимать как «пример». краля во всей земли умноженна”.

Этот нравоучительный вывод, обращенный в первую очередь к царствующим особам, сделал в своем маленьком шедевре Симеон Полоцкий, сам больше всего в жизни любивший книги и рукописи 78 78 Симеон Полоцкий. Образъ // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга третья. М., 1994, с.117. . Призыв к царям подавать пример подданным не остался, кстати, без ответа в следующем поколении русской элиты. Известно, что к числу учеников Симеона принадлежал и малолетний наследник престола, по имени Петр Алексеевич.

Однако и этот образ французского короля, по-своему привлекательный 79 79 В реальности Франциск I был весьма крут и жесток. Как помнят историки, ему довелось провести ряд непопулярных мер, направленных на укрепление абсолютной монархии во Франции. , был, по всей видимости, заимствован из какой-либо антологии на русском языке, из числа тех, что в изобилии обращались в среде отечественных книгочеев того времени. В таком случае, вероятность того, что исторический анекдот, обработанный Симеоном средствами силлабического стиха, был переведен с французского языка прямо на русский, следует полагать несущественной.

Занимаясь проблемой литературного перевода в XVII веке, маститый отечественный литературовед, академик А.И. Соболевский пришел в свое время к выводу, что основная масса переводов на русский язык делалась тогда с латинского. Кроме него, немало переводов делалось с польского. Далее с заметным отрывом шли немецкий и голландский. «Переводов с других языков Западной Европы мы не знаем, хотя в числе наших приказных переводчиков были люди, владевшие французским и английским языками»,– подчеркивал маститый исследователь в своей монографии, выпущенной ровно сто лет назад 80 80 Соболевский А.И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII вв. СПб, 1903, с.50. .

Современные историки русской книжности в общем вполне согласны с этим выводом. Задавшись вопросом, какие западноевропейские сочинения, содержавшие информацию о культурной и политической жизни Франции, были в первую очередь доступны образованному русскому читателю «московского периода», после внимательного пересмотра первоисточников, В.Ф. Пустарнаков пришел недавно к общему заключению, что, «пожалуй, единственным солидным источником сведений об этой далекой стране служил вышедший в 1584 г. русский перевод «Космографии» (1554) поляка Иохима Бельского, в которой был раздел «О Галлии, или Франции». В третьей, русской редакции «Космографии» можно было уже кое-что узнать о Франции и даже о французской Академии» 81 81 Пустарнаков В.Ф. Предыстория русско-французских культурных взаимосвязей // Историко-философский ежегодник ‘2000. М., 2002, с.336. .

Положение не изменилось качественно и в следующем столетии, хотя при династии Романовых отечественный читатель смог ознакомиться, скажем, с переводом луллиевой «Великой науки» 82 82 Собственно, “Artis magnae generalis et ultimae”. , способной кое в чем дополнить его знания об интеллектуальной жизни французского королевства.

К какой области духовной или материальной культуры мы бы ни обратились – положение будет в принципе очень похожим. В этих условиях, нам остается сделать тот вывод, что слабые, косвенные и зачастую запоздалые контакты продолжали преобладать в русско-французских отношениях и «московского периода».

Оговоримся, что применительно к этой, как и к более ранним эпохам, возможности типологического анализа остаются достаточно обширными. В качестве примера можно припомнить о памятных историкам нашего раскола, двенадцати так называемых «карательных статей против старообрядцев», введенных в отечественное законодательство и карательную практику в период правления царевны Софьи, в 1685 году. Как отметил изучавший обстоятельства их принятия и проведения в жизнь А.М. Панченко, эти законы были беспрецедентно суровы по отношению к тем, кого власти считали «злобесными еретиками».

При этом петербургский академик обратил также внимание на то, что год, в который они были приняты в Москве, отмечен был пиком преследования иноверцев и на другом конце европейского континента. Именно в 1685 году, французский король Людовик XIV нашел своевременным окончательно отменить 83 83 Эдикт был частично отменен во Франции еще в 1629 году. на территории своего королевства действие положений так называемого Нантского эдикта о веротерпимости, предоставлявшего защиту гугенотам (то есть сторонникам французского кальвинизма).

Соответственно, массы озлобленных иноверцев бросились из родной Франции в эмиграцию, навсегда лишая ее своих рук и умов. Россия была, как мы помним, также очень ослаблена бегством старообрядцев в глухие места.

Самое любопытное состоит в том, что в плане обеих репрессивных кампаний прослеживается влияние одного мозгового центра, а именно ордена иезуитов. Влияние их при версальском дворе «короля-солнце» не подлежит сомнению. Что же касалось московских «коридоров власти», то в них тогда взяли большую силу «латинофроны» – церковные деятели малороссийского происхождения, бывшие почти поголовно выучениками иезуитов. В том же, 1685 году, под их преимущественным влиянием, правительство Софьи издало указ, открывший иезуитам доступ на Русь 84 84 Подробнее см.: Панченко А.М. Юродивые на Руси. Петр I и веротерпимость // Азъ, 1990, N 1, с.21-24. .