Алексей Мартыненко - Красная чума

Потому хананеи, являясь истинными последователями медицинской науки Асклепия, исключительно из своих человеколюбивых побуждений, решили не допустить смерть этих не в меру прожорливых гупи от переедания, а даже пустить им кровь – исключительнейше для их же пользы.

Таким образом, извечно революционные хананеи и освободили Россию от пиявок, постоянно требующих просто астрономических доз шампанского и паюсной икорки. Освободив же от интернационал-аристократов умирающее тело несчастной страны, присосались к ней теперь уже сами. Вот и культ этих самых аристократов, вместе с его господствующим в стране положением, оставили в наследство именно себе.

И этот самый «Пролеткульт», который никак не мог бы миновать Сергей Есенин, был просто переполнен людьми именно этой самой столь теперь кажущейся странной национальности – жидо-аристократической, которой и в природе, казалось бы, и места быть не должно.

Но она была. И составляющие ее костяк почитатели ее культа, совершенно без какой-либо натяжки считающие себя истинными наследниками культуры Пушкина, Толстого и Тургенева – русские хананеи, достаточно недвусмысленно относили себя к наследникам великой русской так называемой классической литературы. И такое отношение хананеев из «Пролеткульта» особенно четко прослеживается из разговора Надежды Вольпин с приятелем Есенина поэтом имажинистом, Мариенгофом, где Вольпин сообщает о давности происхождения культуры Сергея Есенина, лежащей в основе его менталитета, так:

«…он старше нас на много веков!

– Как это?

– Нашей с вами почве – культурной почве – от силы полтораста лет, наши корни – в девятнадцатом веке. А его вскормила Русь, и древняя, и новая. Мы с вами – россияне, он русский.

(Боюсь после этой тирады я нажила себе в Мариенгофе злого врага)» [ «Звезда Востока» № 3, 4. Ташкент, 1987. С. 158].

И россиянами они являются не потому, что хананеи, но потому, что представляют из себя передовых работников новой культуры – Пролеткульта. И с правящим в XIX в. классом они имеют общее вероисповедание: безбожие. Но именно на нем и основана эта самая столь странно сходная их с аристократами XIX в. ментальность!

А ведь об этих любителях паюсной икры Сергей Есенин высказался достаточно определенно:

Но не один аристократ оказался повинен в подпиливании сука, на котором сидел. И не только хананеи столь настойчиво пытались выбраться из своего рабского положения, в которое их определило проклятье, наложенное на потомков Хама патриархом Ноем. Появились и иные персонажи, очень активно участвующие в захвате власти в России в 17-м году масонами. Сейчас достаточно отчетливо выясняется, что революционеры были напрямую связаны и с блатным миром, тысячелетиями расшатывающим нашу экономику. Причем, вовсе не спонтанно, но явно по заданию заказчиков, столько лет остававшихся в тени. Тому подтверждением и является использование захватившими власть комиссарами древних подземелий Северной Одессы в военных целях – ведь только контрабандисты знали эти подземные коммуникации в совершенстве. Писавший о Есенине Е. Блажевский очень точно эту догадку подтверждает:

«…Сергей Александрович был истинным сыном своего жестокого века: времени первых аэропланов, первых скоростных автомобилей, первой мировой войны, первой русской революции и октябрьского переворота, когда банда окрестных уголовниковоказалась во главе державы» [ «Литературная газета». Век Сергея Есенина. № 39, 27. 10. 1995].

Здесь говорится об уголовниках именно из того самого мрачного подземелья, которое и упрятывало, вплоть до «октября», всю эту страшную подземную реку в катакомбы Северной Одессы, которая аристократическому обществу, времен Тургенева, была сродни в самом главном – в менталитете. Что и воплощалось в их совместном русского народа разграблении. Ведь после отправки по бросовым ценам за кордон через Петербург очередной партии нам и самим-то постоянно не хватающего нашего богатства – хлеба – мы получали свой традиционный продукт питания уже после его прохождения через пауков, раскинувших свои сети в Одессе. И вновь нищал от этого крестьянин наиболее холодных (потому и наименее урожайных) центральных областей. Ведь даже склонное к автаркии царствование Александра III никак не могло защитить нищую Рязанщину Есенина от неприкрытого грабежа со стороны солнечной Бессарабии и Средней Азии, мандариново-лимонной Грузии и теплой картофельной Польши. Однако же вернуть страну в режим разграничения ее на экономические друг от друга закрытые регионы не осмелился даже и он.

Потому и пропадала столь воспетая великим поэтом его родная сторонушка в извечной своей нужде никакого выхода уже и не видевшая.

И говоря о вопиющей нищете своего родного края, Есенин вовсе ничего не преувеличивал. Ведь у него у самого от пожара сгорел дом. А сгорел-то именно из-за того, что семисантиметрового двойного слоя теса, которым русский человек испокон веков привык крыть крышу, в приокских северских деревнях покупать было не на что. Ведь когда к стране стали прибавляться земли с более благодатным климатом, а нам на шею посажен столь обожающий пиры целый паразитический класс, Волго-окский край стал систематически расхищаться приставленными еще Петром пауками и пиявками, постоянно требующими все новых рек шампанского и все новых берегов из паюсной икры. Не на что стало купить русскому крестьянину тес на крышу, а потому и приходилось закрывать ее столь пожароопасной соломой…

И разницы между старыми и новыми паразитами Есенин не видит, чем закрепляет себе от этих пауков приговор, после смерти вождя подытоживая самоубийственность вех указанного им направления: