Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть III. Пермская духовная семинария начала XX века

Зима. Центром в городе становилась «Сибирка». 360Кто из бывших пермских семинаристов, уже давно уехавших из Перми, при случае не спрашивал «сущего» семинариста о «Сибирке»? У кого не было с ней связано много различных впечатлений: случайных знакомых, встреч, а, может быть, и решения судьбы? 361На «Сибирке» было так много мест, которые влекли к себе заманчиво и увлекательно. Ещё в 1902 г. в дворянском собрании устраивались танцы, с открытым входом на них, и поклонники Тельпсихоры 362устремлялись на танцы, надевши на руки бальные перчатки. Потом фантазировали, что кто-то, кажется, такой-то (имярек) танцевал с дочерью губернатора. 363А какую притягательную силу имело здание, со второго этажа которого выходили «синие платья»! 364

Часто заходили семинаристы в магазин Ольги Петровской. 365Здесь можно было иногда видеть Василия Яковлевича Струминского, роющегося в шкафах с книгами в поисках нужной ему книги. 366В оперные сезоны в витринах магазинов выставлялись фотоснимки с артистов в самых различных ролях. Наконец, на «Сибирке» была городская читальня, в которую семинаристы любили заходить просмотреть журналы, и вблизи неё был театр.

Хороша была «Сибирка» в вечерние часы, когда на ней было много гуляющих. Сюда и устремлялись семинаристы. 367Здесь же происходили свидания.

Масленица. Центром прогулок становился проспект (Кунгурская улица). Здесь вереницей двигались тройки, пары, рысаки и просто извозчичьи зимние экипажи. Движение доходило до семинарии и, конечно, среди гуляющих по тротуарам и проспекту были и семинаристы. Не было видно их только на катках: не было заведено спорта. 368

Весна. Прежде всего, оживала Кама. Во время ледохода все стремились наблюдать за движением льда на могучей реке. Любимые места прогулок у всех семинаристов были «Козий загон» и набережная Камы по направлению к мосту. … Весна есть весна, и она всё преображает на свой лад. Обыкновенная улица преображается и манит к себе. Куда ни пойти – всё манит к себе и весь город, с пробуждающимися садом, аллеей лип и скверами становится местом прогулки. … Поставлены пристани и появились первые пароходы. На некоторое время прогулки направлены на пристани и пароходы. И, наконец, за Каму! Поездки за Каму 369в своём, так сказать, классическом виде с самоваром, чайными приборами, – вероятно, существовали только до революции 1905 г., а потом в период реакции заменены были продажей ромашек на лечение туберкулёзных. Потом, со временем, они вновь вошли в силу, но это было уже не то: не было такого широкого размаха, как прежде. Лодки брали напрокат у пристаней, нагружали всякой всячиной, бережно усаживали «смаков» в зелёных платьях(епархиалок) 370и в составе 3-4-х лодок выезжали «на простор речной волны». Двигались по диагонали вправо, чтобы не снесло сильно к низу. «Смаки», конечно, боялись, но зато какой простор был для «рыцарей» проявить смелость, силу, ловкость и успокоить их. Обязательно пели. Но вот и берег. Мать-природа! Как ты всё-таки щедра! И как скоро ты меняешь свой снежный зимний наряд на зелёный луг, цветы, зелёные кустарники и щебетанье птиц. Пели, играли, танцевали, рвали цветы, делали букеты, в классическом виде – пили чай, а позднее – бутерброды и фруктовую [воду]. … А потом воспроизводили настроение этих маёвок в песнях на семинарских вечерах.

Привет весне.

Привет тебе, красавица,

Но где же ты? Я полон грёз и пылких

Ожиданий… Мой друг, пойми меня:

Люблю, люблю тебя.

Заголовок этот был только ширмой, за которой скрывался смысл горячего романса для исполнителей trio. 371Иначе его не разрешили бы исполнять на вечере.

Или: Звёзды блещут точно очи,

Соловей в лесу поёт.

И подругу в сумрак ночи

На свидание зовёт.

И счастливый и довольный

Он порхает перед ней.

Мне завидно птичке вольной,

Милый друг, приди скорей!

Или: Повеяло черёмухой, проснулся соловей.

Уж песней заливается он в зелени ветвей

Учи меня, соловушка, искусству твоему.

Пусть песнь твою волшебную прочувствую, пойму.

Пусть раздаётся песнь твоя – могуча и сильна.

Пусть людям в душу просится,

И пусть живёт она,

Как первая черёмуха, как первый соловей.

И только ли эти песни навевали эти маёвки?

Весна и юность – что может быть лучше этого сочетания, а маёвки были их выражением и воплощением.

Организация продажи ромашки в день 1-го Мая была рассчитана на то, чтобы отвлечь внимание от революционных выступлений и противопоставить им филантропические цели – помощь больным туберкулёзом. Сколько помнится, на продажу ромашек семинаристов организовывали А. П. Миролюбов и Н. И. Знамировский.

Семинаристы, не все, конечно, но в значительном количестве были участниками этого мероприятия, но они в нём видели только филантропическую сторону, а о политическом значении узнали уже позднее.

Поездки за Каму повторялись и во время экзаменов, в перерывах между ними, в том случае, когда складывалась благоприятная ситуация для этого и для семинаристов и для «смаков».

Весной вся Пермь преображалась: сад и скверы наполнялись гуляющими. «Сибирка» приобретала новый вид: гуляющих было ещё больше и вся масса их была оживлённее, веселее. Скверик у театра тоже оживал. 372В «Козьем загоне» появлялись цветники. В общем городском движении там и здесь мелькали фигуры семинаристов – созерцателей Перми.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 131-136 об.

*В «свердловской коллекции» воспоминаний автора отсутствует. Информация частично представлена в очерке «Старая Пермь (из воспоминаний пермского семинариста)».

Он вообще не блестел красотой: в нём росли только тополи. Не было достаточного надзора за ним. Кроны тополей были запущены, и весь сад скорее походил на беспризорника. Весь уход за ним состоял только в том, что убирался мусор с аллей и опавшие осенью листья. Две точки в саду были рассчитаны на внимание посетителей его: беседка у стены, прилегающей к обрыву у Камы и набор кое-каких физкультурных предметов у ректорской квартиры. Весной и та и другая точки заметно оживали: в беседку приходили вечером, когда на Каме зажигались бакены, пристани были освещены, по реке ещё сновали пароходики, лодки, но была уже ночь и приглушённые разговоры прохожих. Картина созвучная тому настроению, которое вызывает баркаролла П. И. Чайковского «Июнь». В этот именно момент хотелось петь, и семинаристы пели. Далеко, далеко разносились их голоса. Но в каком-то году, когда семинаристы вернулись с летних каникул, беседки не оказалось. Её обвинили будто бы в том, что через нее перелезали ищущие «разрядки» у Парфёныча.

Семинаристы спортом не занимались, но весной подходили к физкультурным приборам, чтобы расправить мускулы и весь корпус от сидения за подготовкой к экзамену. Во время экзаменов не приходилось много разгуливать по городским скверам, и в этом случае сад компенсировал то, что в других случаях падало на первых. Кроме того, в саду были места, где можно было уединиться для подготовки к экзамену. Одним словом, семинарский сад весной оживал: после ужина семинаристы гурьбой направлялись в него и расхаживали по аллеям подобно тому, как зимой расхаживали по коридору.