Эдуард Просецкий - Искушение Агасфера

На площади перед храмом, в праздной толпе, его несколько раз кокетливо задевали плечом уличные жрицы любви, но эти нечистые прикосновения вызывали только брезгливость.

После ритуальной пасхальной трапезы в обществе братьев по вере, Агасфер вышел на берег Кедрона, купающийся в ароматах и красках щедрой иудейской весны, и его посетило светлое чувство очищения и то предощущение чего-то хорошего, что порою бывает в детстве при утреннем пробуждении.

Тут был у него давно облюбованный серый камень, отполированный древними водами, на котором Агасфер часто сиживал, слушая шум потока и размышляя о высокой мудрости пророков.

Спугнув греющуюся на солнце ящерицу, Агасфер занял ее место на теплом валуне и, смежив веки, подставил солнцу лицо, размягченно впитывая дневной свет, говор водных струй, жизнерадостные голоса птиц и деловитое жужжание насекомых.

В эту гармонию природных звуков негромко влился звон финикийской цитры, пробужденный умелой и бережной рукой.

Агасфер открыл глаза и понял, что мелодия доносится из сада бывшего иерусалимского ростовщика Аарона, роскошный каменный дом которого, возвышающийся над береговым уступом Кедрона, всю зиму простоял заколоченным, а месяц назад был приобретен пожилым купцом из Александрии Езекией за двадцать тысяч дариков, о чем сразу же разнесся слух по городу.

Аарон был заметной фигурой в Иерусалиме, на него работали почти все менялы; он ладил с римскими правителями и таможенниками, согласовывая с ними курс денег и щедро одаривая тех и других. В доме его часто собиралась местная знать и высокопоставленные римские чиновники, устраивались шумные пиры, где к диковинным яствам подавались дорогие кипрские и хиосские вина, выступали музыканты и поэты, а также самые известные танцовщицы.

Все было так, пока юная и горячо любимая жена Аарона Сарра, прекрасная, как цветок лотоса, не убежала с римским центурионом, покрыв несмываемым позором одного из самых уважаемых людей в городе.

Раненный в самое сердце Аарон разорвал на себе одежды, посыпал голову пеплом и полгода не выходил из дома, так велико было горе его и унижение его.

Он не смог более оставаться в Иерусалиме и переехал в Дамаск, где торговля процветала и где нашли применение его капиталы.

Вскоре звуки цитры сменились бойкими девичьими голосами и смехом. Усадьба стояла на уклоне, и Агасферу было видно, как вокруг беседки, увитой плетистыми розами, и среди миндальных деревьев в пышной пене цветения бегает, играя в пятнашки со служанкой, новая обитательница дома, исполненная гибкой грацией молодости.

Легкая голубая накидка стремительно мелькала меж деревьев, а хрустальный голосок ее обладательницы необычайно взволновал Агасфера.

Видимо, развевающаяся ткань мешала ей, цепляясь за ветви, и девушка в конце концов повесила ее на изгородь, возведенную над обрывом Кедрона.

Сильный порыв ветра неожиданно сорвал невесомое покрывало, и оно, трепеща в кружении, пролетело над струящимся потоком и опустилось у самых ног Агасфера, словно бы поудобнее укладываясь шевелением краев.

Из сада донеслись весело-встревоженные крики: обе девушки, в нетерпении пританцовывая у калитки в ограде, зазывно махали Агасферу руками и мило гримасничали.

Он в радостном рвении подхватил с земли накидку, мимоходом поразившись исходящим от нее ароматам, и метнулся к воде.

На береговой обрыв он карабкался, цепляясь за кусты и выступающие узловатые корни деревьев, а когда передавал через решетку калитки покрывало хозяйке, – сумел различить лишь ее сияющие изумрудные глаза и необыкновенной белизны кожу; красота девушки так ослепила и оглушила его, что Агасфер толком не рассмотрел ее черт и не расслышал имени, которым назвалась незнакомка, поблагодарив за услугу.

Поощрительно коснувшись маленькой ладошкой его плеча, облепленного мокрой одеждой, она со смехом убежала в глубь сада вместе с молоденькой служанкой-иберийкой.

Оставшись один, Агасфер ощутил, как пронзило его неведомое ранее сияние, сделавшее тело счастливо-невесомым, и ему показалось, что если сейчас оттолкнется от обрыва – с легкостью парящей птицы перелетит на другой берег Кедрона.

– Пойми, эта девушка не для тебя, хотя у тебя высокое происхождение и ты гордишься своим греческим именем, – говорил Иосиф, когда вечером они пили вино в каморке Агасфера. – Такой бриллиант требует дорогой оправы, а что есть у тебя? Тебе скоро тридцать, но ни крыши над головой, ни потомства, ни богатства. Для домовладельца ты слишком неприхотлив, для отца семейства слишком весел, а для богача имеешь слишком углубленный и непрактичный ум, который стремится заглянуть за грань дозволенного. Что же касается твоего высокого происхождения, то оно лишь воспаляет твою гордыню. Мой отец был сапожником, и мой дед был сапожником, они передали мне ремесло да еще научили читать и писать. Я живу спокойно, как птица, которая имеет гнездо на той ветке, которая ей отведена. Лучше бы ты не знал о своем происхождении.

– Разве помнить о своих предках – это дурно? – обиделся Агасфер. – В Александрии мой дед Иаков поставлял ткани и драгоценности самой Клеопатре, и тому есть письменные свидетельства. Но завистники разграбили и сожгли его дом, они не могли смириться с тем, что еврей приближен ко двору императрицы… Мой отец Захария бежал после этого в Иерусалим с женой Ханной и жалкими крохами от богатства деда, умершего от нервного потрясения…

– Я не подвергаю сомнению твое высокое происхождение, Агасфер, – примирительно произнес Иосиф. – Но не надо всякий раз рассказывать о нем, когда мы пьем вино.

И в самом деле, печальная история некогда знатного рода, которому, видно, суждено было окончательно заглохнуть на Агасфере, была ему хорошо известна: в Иерусалиме Захария занял пустующую лачугу в Нижнем городе, и на скудные средства отца открыл крохотную пекарню. А к тому времени, когда его беременная жена должна была родить Агасфера, достигла своего апогея слава тогдашнего правителя Иудеи Ирода, который угождал римлянам, воздвигая статуи императора Августа, и иудеям, обещая перестроить Иерусалимский храм по новому грандиозному плану. Льстецы уже объявили его предсказанным пророками Мессией, но тут случилось явление Вифлеемской звезды, благовествующей о рождении подлинного Мессии. Явившиеся к Ироду волхвы простосердечно попросили его помочь в поисках младенца. Тот отправил их в Вифлеем, и вскоре по приказу правителя началась страшная резня новорожденных… Ханна тайно разрешилась от бремени в подвале пекарни, но вскоре после родов умерла. Безутешный Захария, похоронив ее, скрывал сына в подземелье и вскармливал козьим молоком. Выйдя, наконец, на волю, Агасфер трудно привыкал к свету божьего дня, а позже стал постигать и свет знаний у равви Авраама. Он преуспевал в освоении грамоты, но оказался для Захарии плохим подмастерьем, так и не сумевшим понять пекарное дело.