Евгений Витковский - Град безначальный. 1500–2000

Слух про богачества имеется в народе,
но, если врет народ, быть, стало быть, беде:
Берут-де там руду, да плавят серебро-де,
да только не поймешь – берут-то, гады, где.

Князишки купятся на русские посулы, —
наутро вспомнят ли, что пили ввечеру?
Пусть олово берут за просто так вогулы,
но путь желаемый укажут к серебру.

Тунгус горазд болтать, да верить ли ловчиле?
…Но и казнить его не следует пока:
из руд, что он принес, расплавив, получили
отливку серебра на три золотника.

Конечно, риск велик – придется жить, рискуя;
коль верную тропу укажет местный люд,
так подарить ему три пуда одекуя,
пятьсот зерколишек да шесть десятков блюд!

Так что ж запрятано под валуном лежачим?
Открыты берега, морозу вопреки.
Легко бы серебро найти войскам казачьим,
да только серебра не ищут казаки.

Для инородцев тут любой казак – вражина,
бурят бы и принес весь тот ясак добром,
однако что ни день беснуется дружина,
коль запрещаешь ей устраивать погром.

И пишет он, уста молчаньем запечатав:
«Сибирь не для ворья, и это весь ответ:
не больно-то легко собрать ясак с бурятов,
а что до серебра, – его здесь просто нет».

И более угроз желая не имати,
ушел Игнатьевич в пургу и снеговерть:
чем сгинуть у царя в промозглом каземате,
так лучше средь тайги спокойно встретить смерть.

Примеривал февраль морозную обнову,
был день второй поста у христиан, когда
пустыня белая открылась Хрипунову:
вовек не досягнет рука Москвы туда.

Уж лучше погибать в таежной лихоманке,
чем от лихих друзей быть выданным врагу, —
и встретить тень царя однажды она свиданке
случится стольнику, замерзшему в снегу.

Века надвинутся, и в узелок увяжут
необретенный клад серебряных монет,
и, в общем-то, плевать, что именно расскажут
минувшие снега снегам грядущих лет.

Здесь индрик из-под скал показывает клык,
здесь драгоценное блестит речное ложе,
здесь соболь шелковист и бобр зело велик,
здесь место рыбисто и для житья угоже.

По тайгам казаки три долгих года шли
во соблюдение московского указа.
Чтоб сердцем город стал якуцкия земли,
основывать его пришлось четыре раза.

И вышел на берег отряд передовой.
И, государевой благословен рукою,
в год семитысячный и сто сороковой
поставлен был острог над Леною-рекою.

Ему подаст земля толь тороватый плод,
что вряд ли будет вред от редких половодий;
да станет войску он казачьему оплот,
защита ясаку и пороху кустодий.

Кто здесь поселится, – собьет с тунгусов спесь:
кто добывает соль, – еду как надо солит.
Любой добравшийся остаться сможет здесь,
лишь основателю остаться не позволят.

…Ему же и беда, что пышут из нутра
терпенье ангельско и велелепье адско;
боюсь бы, не видать нам без того Петра
ни Верхнеудинска, ни Нерчинска, ни Братска.

Страна великая проигранных побед,
нетающих снегов и муторной цифири;
в том много ль радости, чтоб три десятка лет
с убогим воинством мотаться по Сибири?

Но не поймет чужак, чем любо голытьбе
жить между молотом и жаркой наковальней,
а если есть печаль во эдакой судьбе,
так доля индрика, поди, еще печальней.

Уходит летопись, – кто ведает, куда, —
тоскует край, тремя империями битый;
и, город отразив на краткий миг, вода
степенно в океан стекает ледовитый.

Храбрый солдатик, куда ж ты приперся,
распрей замученный и шебаршой,
мальчик семнадцатилетний, Деорса,
клана шотландского отпрыск меньшой?

Понял ты рано: что в жизни ни делай, —
в бой без аванса не надобно лезть.
Бросить наемников в крепости Белой —
это дворянская польская честь.

…Смылись поляки, не хлопнувши дверью.
Кто б из наемников не офигел?
В крепости между Смоленском и Тверью
сделался русским затурканный гэл.

Сделался, и не искал вариантов,
скотт на войне не бывает скотом.
Лермонт ты звался, а стал ты Лермáнтов,
сотником стал, православным притом.

Сколько врагов на веку перебил ты,
шкотския немец далекой страны?
Редкость в России шотландские килты.
Носят в России обычно штаны.