Евгений Витковский - Град безначальный. 1500–2000

Каждая сволочь об этом лепечет,
шепчется кремль, недоволен посад:
то ли тартан недостаточно клетчат,
то ли неправильно он полосат.

Но никаким не подвластен хворобам
из Дал Риады пришедший народ,
и отличился геройством особым
парень в бою у Арбацких ворот.

Мысли о доме в бреду предрассветном,
и ни единой о нем – наяву.
Драться приходится с быдлом шляхетным,
прущим с хохлатой шпаной на Москву.

Вряд ли научишь стрелять ополченца,
если бедняга стреляет впервой.
Вряд ли дождешься восьмого коленца,
род на котором окончится твой.

Русская речь превратилась в привычку,
годы все более тянут ко дну.
Ты покидаешь жену-чухломичку,
снова идешь под Смоленск на войну.

…Каждого время оставит в покое,
если со злобы не вставит судьба
в вечную память и в сердце людское
ни дезертирства, ни даже горба.

Часто добро превращается в худо,
реже удачей бывает беда.
Можно увидеть – и как, и откуда,
непредсказуемо – что и куда.

Из-под руки посмотри загрубелой.
Чуть попридержишь ладонь надо лбом, —
мигом увидишь отчаянно белый
парус в тумане морском голубом.

В России склочнику живется слаще всех.
От куманька сего не ожидай подарков.
Терпенье долгое – почти всегда успех,
но думать не моги, – уступит ли Огарков.

…Всё сорвалось. Москва опять подымет вой,
да только хоть стращай пожаром, хоть потопом,
ни хлеб с ножа, ни меч над дурьей головой
мунгала гордого не сделают холопом.

А дьяк такой второй: шлет жалобы в приказ, —
мол, этот сучий сын, а этот тож собака;
знать, ябеды плодить в пятидесятый раз —
уменье главное, да и призванье дьяка.

Тебя – или себя – он точно вгонит в гроб;
с ним просто говорить, не то, что спорить, тяжко:
тут не подействуют ни розга, ни ослоп:
иль ты не ведаешь, с кем ты связался, Яшка?

Пять лет всего, как с ним наплакалась мордва,
там до сих пор клянут Огаркова Дружину.
Что ни скажи ему, ответишь за слова,
и сколь ни дергайся – не упредишь вражину.

Конечно, уповать на честь и верность зря
у повелителей конюшен и свинарен,
да кто же виноват, что шерть Алтын-царя
не стоит зипуна, что был ему подарен?

И так-то пакостно, а тут домашний кат
грозит расправою и обвиненьем ложным!
И, право, стоило ль в вино бросать дукат —
и чашу на троих пить с тем царем ничтожным?

…Зазнайка мерзостный, да шел бы ты к свиньям,
как раз ты среди них сойдешь за домочадца!
В Москве-то помнит всяк: боярским сыновьям
письму и чтению не нужно обучаться.

Ругаться на козла – лишь воздух сотрясать,
и сколько ни лупи, – лишь пальцы онемеют:
сажай его в острог, – да он горазд писать,
хоть бей, а хоть не бей, – да он читать умеет!

И есть один лишь путь, чтоб сгинула беда:
ни сердца, ни души бесплодно не уродуй,
но расхвали его: глядишь, и навсегда
его на Вологду поставят воеводой!

Кукушкиным яйцом сей вылуплен птенец.
Не оскорби его ни мыслью, ни словесно!
Не ведает никто, кем был его отец,
а вот кто мать его, – так это всем известно.

И сколько радости, хоть это и пустяк,
с его головушкой проститься забубённой,
увидя вдалеке, что окаянный дьяк
идет не к Вологде, а к матери согбённой.

Не бунчук ли, не хвост над страною кобылий?
Дьяк сидит в размышленье, судьбу матеря,
ибо ясно, что власть не удержит Василий:
сколько гривен дадут за такого царя?

Пирога не найти в годуновской макитре,
не поймешь, кто властитель сегодня и здесь;
стал посмешищем царь неудачный Димитрий,
если править не можешь, – к престолу не лезь.

Ни к чему заниматься бесплодной погоней,
кто себе на уме – тот себе господин.
Чем правитель щедрей, – тем правитель законней.
Все одно не законен из них ни один.

Каждый может взглянуть на зимующих раков,
только дьяк не приемлет судьбу такову.
Много ль разницы: с войском идти на поляков,
или ехать из Польши с посольством в Москву?

Всех на свете враньем бесконечным измаяв,
кто другой и попал бы, возможно, в тюрьму.
Десять лет – постоянная смена хозяев,
но Ивана поймать не дано никому.

В дамках тот, кто не сделает лишнего вздоха,
тот, кто умное сделать умеет лицо,
что ни день прибирая лежащие плохо
деревеньку, слободку, починок, сельцо.

Не начавши речей, их не должно кончати,
чашу власти ты выжрешь до темного дна.
Ты – хозяин верховной российской печати,
так что даже корона тебе не нужна.

О, губа у тебя, безусловно, не дура,
ты ворон не считаешь, не щупаешь кур;
ты изменник, предатель, продажная шкура,
но с любого сдерешь семью семьдесят шкур.

Дипломатия – это великая сила,
ну, а верность кому-то – одно баловство;
то ли жил ты в эпоху царя Михаила,
то ли помнят тебя и забыли его?

Да, конечно, воспрянуть уже не по силе,
перед смертью никто не закусит удил.
Так возьмешь ли с собою, монах Иоиле,
все, что выпил, проел, проиграл, проблудил?