Александр Васькин - Москва 1812 года глазами русских и французов

А какую неоценимую помощь оказали булгаковские письма пушкинистам в деле установления подробностей пребывания великого поэта в Москве! Булгаков жил неподалеку от четы Пушкиных – на Арбате, в доме 20, и был частым гостем у молодых супругов. Пускай иногда он и грешил отсебятиной, но тут, как говорится, не до жиру.

Василий Жуковский говорил Булгакову: «Ты создан быть почт-директором дружбы и великой Русской империи», «ты рожден гусем, т. е. твое существо утыкано гусиными перьями, из которых каждое готово без устали писать с утра до вечера очень любезные письма». И потому сущей драмой стало для Булгакова в 1856 г. известие о его отлучении от почтовых дел и назначении в Сенат, что было вроде бы повышением по службе. Булгакову исполнилось тогда уже семьдесят пять лет. Некоторые современники даже посчитали отставку почт-директора обстоятельством, повлиявшим на скорую кончину Александра Яковлевича, последовавшую в 1863 г. в Дрездене.

Для нас значение Александра Булгакова выразил Петр Вяземский, отметив, что его переписка отразила «весь быт, все движение, государственное и общежительное, события, слухи, дела и сплетни, учреждения и лица, с верностью и живостью», превратившись в «стенографическую и животрепещущую историю текущего дня».

Представленный материал увидел свет в «Русском архиве» в 1864 г. и представляет собою публикацию бумаг, найденных в архиве покойного А.Я. Булгакова, в частности, известий, полученных из Москвы начиная с 6 сентября 1812 г.

Опустошения и пожары продолжаются; дома зажигаются, а потом стреляют в них ядрами, как бы в крепость. Сие учинено было с домами графа Растопчина, Остермана, Апраксина, графа Маркова, Пашкова, графа Панина и проч. В первом из сих жил Бертье, но через два дня оставил его, выехал из города, равно выехал и Мюрат из Баташова дома [22].

Своевольства столь велики, что были наказываемы, но теперь и сам Себастиани приносящим жалобы признается, что он не в силах их удерживать. Все Французы ежедневно пьяны после обеда, и жители их убивают, тогда и зарывают, но число всех жертв невелико.

Обе Басманные и часть Покровки сожжены, равно обе стороны бульвара [23], Никитская, Тверская, Немецкая слобода, Сретенка, Арбат и Лубянка. Во всех церквах сделаны конюшни. От святых икон сдирают оклады, а потом кидают их на улицу. Кремль цел, и неизвестно, что там делается, ибо строгие караулы никого туда не впускают, а думают, что грабят соборы.

Французы опечалены и ожесточены, что не требуют у них мира, как им Наполеон то обещал по занятии Москвы, а потому разорениями и грабежами думают к миру понудить.

Наполеон был один только раз в Москве, а другие говорят, что и 15-го числа приезжал в солдатском плаще, но на короткое самое время. Он живет в Петровском дворце, где и гаупт-квартира.

У жителей отнимают рубашки и сапоги, мучат их разными работами, не кормя, и когда они умирают от голода и усталости, то берут на улицах и в домах других на их места. Удивительно то, что у самих Французов ежедневно бегает по 100 и более солдат. За ними нет никакого присмотра, и они не слушают начальников своих. Ежедневно расстреливают за неповиновение.

Армия наша вся по Калужской дороге, французская также в 10 верстах от города и в 22-х от нашей гаупт-квартиры, в Красной Пахре.

Отделенный в Можайск, генерал майор Дорохов с 16 000 чел. кавалерии, отрезал у Французов сообщение с Францией. Он перехватил 16 фур, нагруженных золотом и серебром, кои посылались в Париж. Также перехвачен курьер с письмом Наполеона к сенату, где он говорит, что Москва не представляет тех выгод, которых он ожидал, и в негодовании, что не присылают ему снарядов, которым 1-го сентября надлежало уже быть в армии. Он прибавляет, что чиновники будут за то ответствовать своими головами. По всему ясно видно, что мир ему очень нужен и что устойчивость Русских не делать к тому никаких домогательств его приводит в большее ожесточение на Москву.

Говорят, что генерал Милорадович брался осадить Петровский дворец ночью и взять Наполеона живого или мертвого, но что князь Кутузов на то не согласился.

В Москве прибита афиша на французском и русском языках, в коей говорят, что известие, распускаемое, будто бы Молдавская армия имеет соединиться с Кутузовскою 25-го сентября, не справедливо, что Молдавская армия еще в Бухареште, не почитая мир с Турками прочным, что она состоит из 25 000 человек только, что слухи сии распускаются только для ободрения нашей армии, разбитой и побежденной, и для жителей Московских и проч.

Все радуются морозам в Москве, ибо улицы завалены мертвыми телами, коих и не хоронят.

Еще сказывал мне офицер, бежавший из Москвы, что прекрасный дом графа Разумовского на Гороховом поле с садом сожжен, а равно дома всех присутствующих в комитетах и многих других [24]. Также сожжен театр [25].

На всех домах богоугодных заведений Наполеон написал «Maison de ma mere» [26], также и в сумасшедшем доме, не знают, что он сим разуметь хочет.

Церковь и кладбище раскольников целы, потому что они встретили Французов с хлебом и солью и просили пощады.

Преосвященный Платон, узнав о взятии Москвы, умер апоплексическим ударом в церкви, в Вифании [27].

Бывший содержатель пансиона в Москве Villers сделан обер-полицмейстером [28], а Обер, муж торговки Шалме, сделан плац-майором. У сей большие столы, и всякий день обедают генералы и другие чиновники [29].

Вот форма пропуска печатного, данного женщине, служащей у актрисы Носовой: «Place de Moscou. Par ordre de S.M.l’Empereur, le commandant de la place de Moscou, le general de division et comte de l’empire a toutes les patrouilles et detachements de l’armee franзaise. – La signora Aksinia, nourice, sera respectee dans sa personne et dans ses proprietes; en foi de quoi etc». Подписано le comte de Sebastiani [30].

Полагать должно, что мало или нет изменников, ибо в Москве один только переводчик. Человек князя И.М.Д. приходил к Мюрату жаловаться на буйства солдат, живущих в доме его господина, но узнал, что Мюрат с ним говорить не может, потому что переводчик послан в Кремль с препоручениями, а человеку велено приходить на другой день, в 8 часов поутру.

Сей же человек описывает своему господину виденное им самоглазно: за алтарем Архангельского собора спит французская кухарка, возле окна готовит она и кушанье, она сшила себе платье из риз поповских, бархатных и других. Да и сами Французы, когда дождливое время, показываются на улицах в священнических облачениях, дабы сберегать свои мундиры. Наглости всякого рода и ругательства, чинимые в церквах, столь безбожны, что перо не смеет их описывать: оне превышают всякое воображение. Поведение сие непонятно, ибо сим Французы более еще раздражают народ против себя.