Эдвард Павлович - Воспоминания изгнанника (из Литвы в Россию – XIX век)

Чтобы легче было понять эпоху, которую я хочу описать, считаю своим долгом коснуться времени, которое целиком, с точки зрения Польши, определилось временем царствования царя Николая с 1831 года.

Поражение восстания 1831 года горько отразилось на судьбе Литвы. Железной рукой царя Николая, его мстительной политикой подавлялось все живое, уничтожались польские черты общества, гасился его дух. С этого времени главным направлением царской политики стало обращение народа в «рускую веру». государственный панрусизм. Задачами этой политики были:

– изоляция литовского общества, полное уничтожение Унии, религиозных, польско-католических элементов, подавление вековой толерантности, сложившейся в народе за долгие годы.

Первым самым действенным шагом в этом направлении стала конфискация всех земель и усадеб участников восстания. И пошло – закрытие Виленского Университета (1833), всех школ поддерживаемых местным духовенством, монастырей, а потом и закрытие костелов. Либо передача их православной церкви, которое началось еще раньше (1828). Первой жертвой этого насилия стала Жировицкая обитель в окрестностях Слонима, поддерживаемая базилианцами и известная древним образом Богоматери. Прекрасно расположенная в замечательном уединенном месте, как бы созданная для молитвы, эта обитель притягивала к себе со все сторон и сторонников веры и учащуюся молодежь.

Вскоре после 1831 года новогрудская земля, древнейшее воеводство края, заселенное преимущественно униатами, стала ареной преследования и жителей, и монашества, насильственного обращения их в другую веру. Семашко, Зубко и Голубович, исключенные из епископов (архиереев), ренегаты униатства, стали первыми апостолами православия. Удар, который первым пришелся на базилианскую общину, был началом разрушения Униатства, которое вскоре, в 1838 году, в Вильно, было завершено под лозунгом «воссоединения», то есть поворотом и окончательным поглощением православной церковью.

После запрета школ и церковной Унии, настала очередь шляхты, так называемой «местечковой» («застенковой» польск. яз.).

С незапамятных времен, либо из-за миграции из соседнего Подляшья, либо в силу бесконечных войн, эта шляхта осела в многочисленных «колониях», образовав отдельный класс народа. Это был польский элемент в литовской Руси, незамутненный посторонним влиянием, сохранивший древние традиции, преимущественно католические, установивший легитимность этого слоя общества.

В 1795 году Екатерина II, с целью «возвращения руского люда в лоно православия», направила Указ генерал-губернатору Литовской губернии Тутолмину, закрыть униатские монастыри, а заодно объявила о «высочайшей воле», пока, без запрета самого униатства (Русская старина 1870 год).

В Петербурге был издан целый ряд распоряжений и указов, лишивших шляхту своих гербов и документов, переведших шляхту (литовское дворянство), в так называемый разряд «однодворцев», с обязательной поставкой рекрутов. Этот рекрутский побор привел к тому, что через несколько лет практически исчезла дворянская, (шляхетская) молодежь «однодворцев». Семьи самих однодворцев отправлялись в глубину России на поселение, что привело не только к разорению этих несчастных семей, но и к потере веры в будущее. Мало что в скором времени осталось от той шляхты, оторванной от отцовских мест издевательской властью, угнетаемой распоряжениями местного начальства, оставшейся оторванной от живительного источника родины. Исчезали остатки шляхетской гордости и бывшего благосостояния.

Оторванный от веры отцов, постоянно, пусть понемногу, испытывая давление православной церкви, этот многочисленный интеллигентный слой общества исчезал во всей Литве. За него взялась вся государственная российская бюрократия с присущей ей византийской хитростью и подвохами.

Вскоре были закрыты Университет и Вильнюсская академия, а кроме того, и все школы, в Свислочи, Жировицах, Новогрудке, либо реорганизованы оставшиеся в четырехклассные, как в Слониме, Лиде и других городках. Полностью были не только закрыты, но и разрушены школы в Несвиже, Лыскове, Щучине, Молодечно и других местах. Открывались школы новые, «губернские» или «повятовые» и, так называемые, «Благородные (дворянские) институты». Образцом этих школ был Виленский институт, который должен был стать компенсацией за уничтожение Университета, и тем же для Литвы, что и Жолибор для Польши, с той только разницей, что там молодежь воспитывалась в духе предков, а отсюда должны были выходить верноподданные Его Императорского Величества.

Все просто, власть взялась за дело образования, которое служило единственной цели воспитания новой морали молодежи, в нужном направлении, угасал дух внутренней свободы. В этом воспитании не было места ни для истории отечества, ни для ее литературы и родного языка. Вместо родного языка господствовал русский и французский языки общего образования. Стоит еще добавить, что распространялась и новая заманчивая униформа, шпаги и шляпы высшего сословия. на что раньше имели право только студенты Университета.

Зрелища и товарищеские вечеринки в школах и за пределами школ шли обычным путем. Не поощрялись азартные игры, но директора этих учебных заведений отличались легким характером и не очень высокой квалификацией и смотрели на это сквозь пальцы. Так, одним из таких персонажей, был поляк, податливый власти, страстный игрок и никчемный педагог. Можно себе представить, что это только радовало власть предержащую. Она, за немногими исключениями, воспитала целое поколение карьеристов. Так, когда Вильно покидал один из царских сановников, Сzеwatti, и давал указания на дальнейшие действия властей по русификации Литвы, по его мнению в Виленском институте это удалось сделать самым лучшим образом.

Как говорилось выше, Виленский институт стал образцом для многих других учебных заведений. Такой же институт был образован и в Новогрудке, но по разным причинам был вскоре закрыт. Обеспеченные семьи предпочитали посылать на учебу своих отпрысков в Вильно, где им можно было войти в круг детей высокопоставленных родителей, завязать тесные отношения с будущими властями края.

Результаты такого образования быстро дали себе знать. В шляхетских семьях появились неизвестные прежде «хорошие манеры», главной чертой которых было знание французского языка.

Воспитанник «благородного института» возвращался в свое скромное жилище иногда с чувством неловкого отношения к быту своих родных. Ему уже были не по вкусу домашние обычаи, родной язык и литература, которой он уже пренебрегал, если не совсем отчуждался. Он уже не подходил к старым часам, чтобы услышать их перезвон на мелодию мазурки Домбровского. Ему нужен был комфорт, шик, друзья из высоких сфер, с которыми сблизился в школе. Его уже мало интересовало, что ему может принадлежать в имении отцов и не было мыслей о каких-либо реформах в хозяйстве.