Виталий Пенской - Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского противостояния времен Ивана Грозного. 1562-1570

Однако к концу 1540-х гг. ситуация меняется. Откровенно враждебная позиция, занятая ливонскими властями по отношению к усилиям Москвы получить необходимую помощь средствами, материалами и специалистами для ведения тяжелой войны с татарскими юртами, явно не способствовала сохранению прежних русско-ливонских отношений. В ответ Москва решила надавить на ливонцев. Порывшись в архивах, московские дьяки извлекли на свет божий историю с пресловутой «юрьевской данью», корни которой уходили в незапамятные времена, чуть ли не в XII в. И вот, когда в 1550 г. начались переговоры о продлении перемирия между Русским государством и Ливонской «конфедерацией», московские переговорщики вдруг выставили перед ливонскими «партнерами» длинный перечень претензий «за порубежные дела и за гостей новгородцких и псковских безчестья, и за обиды, и за торговые неисправлениа, и за дань, и за старые залоги, и что из Литвы и из заморья людей служилых и всяких мастеров не пропущали…» 55.

Ошарашенные ливонцы, оказавшись внезапно перед угрозой войны, понадеялись на хитроумие своих дипломатов и поддержку со стороны Священной Римской империи и решили схитрить, оттянув момент расплаты на неопределенный срок. Хитрость эта вышла им боком – когда ливонские послы в очередной раз явились в Москву в конце 1557 г. и не привезли дань, разъяренный Иван Грозный приказал отослать «безделных послов» некормлеными восвояси. Вдогон за ними он отправил приказ своим войскам начать вторжение в Ливонию. Царское слово с делом не расходится, и если обещал царь сам явиться за данью, то так тому и быть.

Но почему Иван взорвался именно в декабре 1557 г., хотя история с невыплатой дани тянулась уже несколько лет и каждый раз Москва как будто входила в положение ливонцев и соглашалась отсрочить срок ее выплаты? Осмелимся предположить, что здесь нужно искать литовский след.

Его история началась еще в 1526 г., когда новоиспеченный прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн, незадолго до этого «приватизировавший» владения Немецкого ордена в Пруссии и присягнувший на верность Сигизмунду I Старому, предложил ему «инкорпорировать» по прусскому сценарию еще и Ливонию. Идея королю понравилась, благо у Сигизмунда были основания для вмешательства в ливонские дела. Еще в 1366 г. император Священной Римской империи Карл IV включил польского короля Казимира Великого в число «протекторов» Рижского архиепископства.

Правда, переход от слов к делу оказался надолго отложен. Лишь в 1552 г. Альбрехт и сын Сигизмунда Старого Сигизмунд II вернулись к обсуждению этой идеи. Очевидно, что возобновление взаимного интереса двух высоких договаривающихся сторон к этой проблеме в 1552 г. произошло неспроста, и поводом к тому послужило обострение отношений между Москвой и Ливонией. К тому же в Вильно (как и в Ливонии) крайне негативно была воспринята попытка Москвы завязать отношения с Веной на предмет создания анти-османской коалиции (знаменитая миссия Г. Шлитте). «Инкорпорация» Ливонии могла не только принести последнему Ягеллону ощутимые материальные и финансовые выгоды, но и создать его «брату» Ивану дополнительные проблемы за счет закрытия для русских тамошнего «супермаркета».

А далее события стали разворачиваться со всевозрастающей скоростью. Спровоцировав в 1556 г. в Ливонии так называемую «войну коадъюторов» 56, Сигизмунд II вмешался в конфликт, навязав в сентябре 1557 г. магистру Ливонского ордена В. фон Фюрстенбергу Позвольские соглашения.

Часть из них затрагивали интересы Москвы. Первое из них – это союз, который заключался между Сигизмундом и орденом и которым предусматривались совместные действия сторон против общего врага, Московии (с оговоркой, что это соглашение должно было вступить в силу спустя двенадцать лет). Этот договор противоречил достигнутым в 1554 г. русско-ливонским договоренностям 57. Но была и еще одна, на первый взгляд незначительная, но весьма любопытная деталь. Фюрстенберг обещал Сигизмунду возместить затраты, которые понесла великокняжеская казна, готовясь к вторжению в Ливонию летом 1557 г. 58Сумма, которую надлежало выплатить, была озвучена в сентябре 1557 г. на ландтаге в Риге – 60 тыс. талеров. Собрать ее должно было к началу 1558 г. 59В рецессе ландтага сказано было, что часть собранной суммы должна была пойти на покрытие претензий Сигизмунда (если они будут), а остаток израсходовать на удовлетворение требований Московита.

Уверенные действия московских переговорщиков и реакция самого Ивана Грозного в конце 1557 г. позволяют предположить, что в Москве были осведомлены как относительно примерного содержания Позвольских соглашений, так и решений рижского ландтага. Но если Сигизмунд угрозой войны добился заключения нужного для себя соглашения, то почему бы этого не сделать Москве? А дальше логика событий очень скоро, в мае – июле 1558 г., привела к тому, что Иван наложил свою руку на Нарву и Дерптское епископство, сделав тем самым следующий шаг в разделе ливонского наследства.

Агрессивные действия Москвы вызвали взрыв возмущения в Вильно. Однако, убедившись в том, что его «брат», «инкорпорировав» в свои владения северо-восточную Ливонию, отнюдь не торопится прибирать к рукам остальные ее части, Сигизмунд затеял хитроумную интригу. Он вознамерился выставить Ивана Грозного агрессором и захватчиком, настроив против него европейское общественное мнение, при этом не торопясь с вмешательством в русско-ливонскую войну, с тем чтобы, демонстрируя на словах свою поддержку гибнущей «старой Ливонии», сквозь пальцы смотреть на то, как московиты вразумляют ливонцев. В итоге влияние «староливонской партии», желавшей сохранить независимость Ливонии, падало бы, а вот «младоливонцы», ориентировавшиеся на Сигизмунда, получали бы перевес. Однако при этом позиции «младоливонцев» в переговорах с Сигизмундом относительно условий «инкорпорации» были тем слабее, чем сильнее были бы удары Ивана Грозного по Ливонии, и неспешность действий польского короля только давала ему дополнительные козыри в руки. Случайно ли Иван Грозный обвинял Сигизмунда в том, что он привык брать города не в честном бою, но «искрадом», полагаясь на измену, а русский историк Г. Форстен писал, что «при всей своей женственности, при свойственной ему лени и умственной неповоротливости он (Сигизмунд. – В. П.) нередко был способен на весьма удачную дипломатическую уловку, составлял любопытные проекты, проявлял и лукавство, и жестокость…» 60?

Исполняя волю своего господина, 11 марта 1559 г., под занавес очередных переговоров о продлении русско-литовского перемирия, глава литовского посольства воевода подляшский Василий Тышкевич заявил от имени своего государя, что так как «княже бранденборский Вилгелм, арцыбископ ризский, есть кровный наш», то он напоминает «брату» своему, чтобы тот «стерег кровопролития християнского, а злаща со князем арцыбископом ризским, кровным нашим, спокойнее ся заховал», ибо «межи христьяны з валки закрововенье болшое завазненое, нежли во иноверцах, приходит, чего нам государем христьянским стеречи годно» 61.