Юрий Уткин - Государственный инстинкт – наследие русских царей (статьи и непридуманные истории): 1917–2017 гг.

Известно, что слова «русский» и «православный» в России последних столетий, предшествующих XX веку, являлись, по существу, синонимами!

То есть русский – значит православный.

Вместо графы «национальность» в паспорте русского подданного (ещё царских времён) стояло: православный. Можно только подивиться мудрости имперского правления. Никаких тебе национализмов, никаких нацизмов.

Однако советская власть разделила население страны на красных и белых, словно забыв про существование… русских. Впрочем, почему «забыв…» Нет, не забыв, а просто проставив на «всех на них» штамп «великодержавного шовинизма». И вот тут-то возникает своеобразный парадокс.

Русский народ имеет своей (духовной) государственной парадигмой то, что мы называем государственной идеологией – совершенствование своей личности до такой (в идеале) степени, чтобы быть похожим на Иисуса Христа (идеальный пример в смирении и кротости), Бога нашего.

С другой стороны, для защиты веры и отечества все должны быть воинами Христовыми.

И государство Российское создавало все условия для реализации этой государственной парадигмы. Т. е. правители в своих действиях старались соответствовать этому замыслу.

Государство развивалось как в экономическом, так и в социальном отношении. К 1913 году статус Православной Империи вполне соответствовал всем реалиям социального баланса бытия населения. Но вдруг откуда-то выскочил (как тот самый из табакерки) великодержавный шовинизм, которому начали противопоставляться пролетарии всех стран.

Чем всё закончилось, мы знаем и, забегая вперёд, скажем, что российская аристократическая, военная и финансовая олигархия явились первопричиной тектонической духовной катастрофы, произошедшей в феврале 1917 года. А духовная инверсия и деградация, поразившая эти верхние эшелоны властной вертикали, вошла в свою критическую фазу, по крайней мере, за полвека до 1913 года. И основным аргументом этого многомерного функционала разрушения и духовной катастрофы страны стала коммерциализация общественного [7] Вот почему мы давали своё, самодельное определение обществу, ведь пошли процессы коммерциализаци общественного сознания, а не народного сознания. Народное сознание оставалось прежним, характеризующим основу русской культурно-исторической цивилизации. сознания.

Тем не менее (продолжим нашу тему), то, что «русский – значит православный», даже и в советское время никаких сомнений ни у кого не вызывало. Однако, как тогда, так и сейчас, найдётся немало людей, которые скажут: «А мы что? Не русские?»

Автор только порадуется: несмотря на то, что человек не считает себя православным, он считает себя русским!

Да, и среди красных, и среди белых были и такие русские, которые, может быть, и православными себя не считали, но, считая себя русскими, не представляли себя кем-то другим, оторванным от коренного населения страны, от родного народа.

Таких других, как известно, называли изгоями.

После февраля 1917 года, последовавшее поражение белой гвардии в 1921–1922 гг. в основном обуславливалось полной потерей народного кредита доверия к её руководителям, большинство из которых участвовало в отстранении от власти царя Российской Империи Николая II.

Сама же советская власть полностью потеряла кредит доверия (если он ещё у неё был) после августа 1991 года, когда знамёна и штандарты партии КПСС были повержены на землю и никто не бросился защищать их.

Индикатором потери этого доверия могла бы послужить такая фраза публициста [8] В который уже раз (см. книгу автора «Красные, белые и… русские») – повторим эту фразу. начала XXI века: «Сотни тысяч нынешних мошенников, киллеров, проституток, родителей, бросающих своих детей, взяточников, коррупционеров, олигархов, политиков, торгующих интересами Родины, были комсомольцами, коммунистами, членами профсоюза. Все они учились в советских школах, институтах, университетах, слушали политинформации, проходили курсы политучёбы… И что самое страшное – они воспитывались в советских семьях». (О. Алексеев «Господи, прости!», РД, 25.01.2009 г.)

Пустота в душах, оставшаяся от советских времён, если не наполняется Богом, заполняется известно кем – ещё более злейшими бесами!

Процитированный нами абзац – страшен. Реалии нашего времени в большой степени подтверждают истинность этого абзаца, и, надо полагать, многие прозорливцы уже в 1980-х гг. могли это предвидеть (как апофеоз окружающей нас действительности, прозвучала стрельба в Керченской школе осенью 2018 года). Следует заметить, что моральная и нравственная планка населения России в предвоенное (перед Великой Отечественной войной) время была гораздо выше, чем сейчас [9] Читатель может спросить: «Почему в первые месяцы войны в плен к немцам попало около, или даже больше, миллиона человек?» Именно эти факты – массовых потерь живой силы и техники – привели руководство страны к осознанию духовной порочности текущей политики партии и правительства и подвигли его к изменению этого курса, хотя бы и временному. , и процитированный нами страшный абзац ещё не мог иметь места в 1941 году – по прошествии только лишь двадцати четырёх лет после 1917 года.

Мы видим, что энтропия совокупности таких категорий, как нравственность, порядочность, честность и пр., увеличивалась (т. е. увеличивалась хаотизация общественного сознания).

Что сейчас?

Мы видим внешнее благополучие на фронтах внешней политики Российской Федерации, но не видим качественного улучшения её внутри страны [10] Имеется в виду духовное состояние общества. .

В результате чего большая часть нашей молодёжи будет являться питательной средой для организации религиозных сект, выращивания деятелей и перевозчиков наркобизнеса, воспитания будущих бойцов (убийц) террористических группировок разных мастей.

Лихие девяностые (1991–1999 гг.) лакмусовой бумажкой легли на население Российской Федерации, выявив тех, кто, не имея ни совести, ни чести, бросился на службу (в рабство) к золотому тельцу (далее см. страшный абзац).

Правда, выявил и тех, у кого не только остались эти совесть и честь, но и в которых не ослабел государственный инстинкт. Но, увы, процент представителей, у которых ещё остался в подсознании этот государственный инстинкт – конкретно, в нашей властной элите, – исчезающе, микроскопически мал. Об это прямо свидетельствуют, в том числе, и «мероприятия» законодательного и исполнительского характера.