Александр Васькин - Тверская улица в домах и лицах

А вот Михаил Светлов действительно оплачивал ресторанные счета своих знакомых, и не только Олеши. Писатель Юз Алешковский привел в «Националь» компанию в пять человек. Когда пришло время рассчитываться, выяснилось, что денег нет ни у кого. Как это иногда случается, каждый из пришедших надеялся, что заплатит сосед.

В поисках знакомых Алешковский оглядел зал. И о чудо! За одним из столиков сидел Светлов: «Михаил Аркадьевич! Не одолжите ли вы нам до завтра 219 рублей, нам до счета не хватает». Светлов спросил: «219 не хватает? А какой же у вас счет?». Юз ответил: «219 рублей». Светлов сказал: «Босяки!», но денег дал, к счастью, они у него на этот раз были», – с благодарностью вспоминала одна из участниц того вечера в ресторане.

Еще один завсегдатай ресторана «Националя» – композитор Никита Богословский. Он полюбил эту гостиницу еще до своего переезда в Москву, где жил в одном доме с композитором Сергеем Прокофьевым в Камергерском переулке. Как писал остроумный композитор, «в молодые годы я был абсолютным пижоном. Шиковал. Если заказывал номер в гостинице, то не ниже трехкомнатного люкса. Когда я жил еще в Ленинграде и приезжал в Москву на съемки, то останавливался в гостинице «Националь».

В «Национале» Богословский обычно завтракал, а обедал в «Метрополе», для чего вызывал интуристовскую машину «Линкольн». Таковы были заработки популярного песенника, автора таких хитов, как «Спят курганы темные» и «Шаланды, полные кефали».

Как рассказывал Богословский: «Однажды в ресторане я впервые увидел Фаину Раневскую. Она сидела с каким-то господином и смотрела в мою сторону, а потом указала на меня пальцем и рассмеялась. Я тогда был сильно озадачен. И когда через несколько лет благодаря съемкам познакомился с ней лично, напомнил ей этот эпизод. Оказалось, на вопрос своего спутника: «Что вы будете на десерт?» – она ответила: «Вон того мальчика».

Как-то в ресторане «Националя» Богословский сидел вместе со Светловым, а за соседним столиком оказался сверхпопулярный тогда певец и актер Марк Бернес. Богословский, ранее рассказавший Светлову, что Бернес любит его стихи, сказал: «Смотрите, Миша, какое совпадение. Бернес сидит за соседним столиком». «Это вон тот крашеный блондин?» – спросил Светлов и подошел к Бернесу, который уже готовился дать поэту свой автограф. Но Светлов опередил его, пока Бернес нехотя вынимал из припасенной на всякий случай пачки одну из своих фотографий, поэт огорошил его: «Нет, вы меня не поняли. Это я хочу вам дать автограф!» И буквально всучил ему свою книгу, которую, как выяснилось, он носил с собой специально для такого случая.

«Националь» в 1947 г.

«Националь» в период хрущевской «оттепели»

А бывало и так. Утром часов в девять Никите Богословскому звонил Александр Вертинский, живший на улице Горького, и предлагал: «Что делаешь? Пошли прогуляемся?» «Пошли», – отвечал Богословский.

Встречались они в «Национале», завтракали. Затем шли выпить кофе с коньячком в «Коктейль-холл», что в доме 6 по улице Горького. Оттуда – обедать в «Метрополь». Заканчивалась прогулка за ужином в Доме актера. Вот такой любопытный маршрут. Можно себе представить, до какой кондиции доходили его участники к моменту возвращения домой.

Ну а о сегодняшнем значении «Националя» для Москвы и говорить не приходится.

Высокий статус Тверской улицы, престижность проживания в ее пределах определили и родословную этого дома. Когда-то, еще при Петре Великом, владение принадлежало князьям Долгоруковым, происхождение которых отличалось куда большей знатностью, чем императорский дом Романовых. Один из самых известных представителей рода – князь Юрий Долгорукий, по преданию основавший Москву в 1147 г. А где тогда находились Романовы? Вот именно, нигде. Да такой княжеской фамилии еще и в помине не было.

До своей смерти в 1723 г. дворцом на Тверской владел известный деятель Петровской эпохи, сенатор и российский посол в Польше Григорий Федорович Долгоруков. Интересы своей страны он защищал так усердно, что поляков буквально трясло при одном лишь упоминании его фамилии, ибо «князь Григорий Федорович, муж ума обширного, ума тонкого и острого, души самой возвышенной, был одним из замечательнейших русских дипломатов», как оценивали его потомки.

Чуть менее удачливым оказался сын князя – Алексей Григорьевич, унаследовавший дворец своего отца. Это был тот самый Долгоруков, что сумел добиться огромного влияния на малолетнего Петра II. Юный император назначил своего бывшего воспитателя членом Верховного тайного совета. Алексей Григорьевич интриговал против Меншикова, добившись ссылки того в ставший впоследствии знаменитым город Березов Тобольской губернии.

Сын Алексея Григорьевича Иван беспрестанно проводил время с императором, спаивая и развращая несчастного юношу. Таких в царском окружении было немало. Долгорукову удалось и вовсе невозможное – он обручил с малолетним царем свою великовозрастную дочь Екатерину (будущая императрица на три года была старше своего четырнадцатилетнего суженого). Все шло отлично, можно себе представить, какую силу заимел бы Алексей Григорьевич, став царским тестем. Да и не он один – его братья Сергей и Иван также рассчитывали на свой кусок пирога. Как коршуны накинулись бы на Россию.

Но незадолго до свадьбы случилось непоправимое – Петр II смертельно занедужил, скончавшись 19 января 1730 г. Алексей Григорьевич успел составить завещание в пользу своей дочери, чтобы подсунуть его умирающему императору. Но у постели больного было в тот момент немало и других, желавших высшей власти. Завещание так и осталось неподписанным.

Воцарившаяся на троне Анна Иоанновна, разорвав кондиции, не забыла о Долгоруковых. Алексея Григорьевича сослали с семьей в тот же Березов, где князь и умер. Ему не довелось узнать об ужасной участи сына Ивана и двоих своих братьев. В 1739 г. их обвинили в измене и казнили.

А конфискованная усадьба на Тверской улице с 1745 г. принадлежала уже другому обласканному властью вельможе – графу Александру Ивановичу Румянцеву, дипломату и военачальнику (в России эти две профессии, как видим, часто совмещались). Он сыграл большую роль в возвращении на родину царевича Алексея в 1718 г., был членом Верховного суда, позже приговорившего его к смертной казни. Петр I, отметив заслуги Румянцева, наградил его тогда чином генерал-адъютанта и деревеньками. Политическая карьера Румянцева была полна зигзагов. Например, при Анне Иоанновне он стал жертвой приснопамятной бироновщины: «Человек петровского закала, любивший все русское, чуждый роскоши и изнеженности, деятельный, преданный отечеству, каким был Румянцев, не мог соответствовать порядкам, водворявшимся при дворе, где господствовал герцог Бирон и прочие немцы, и потому весьма естественно, что он имел скоро столкновение с братом всесильного временщика, навлекшее на него печальные последствия и по другому совсем делу. Императрица возымела намерение предложить Румянцеву место президента Камер-коллегии. Румянцев отказался, сказав, что, с ранних лет будучи солдатом, ничего не смыслит в финансах, не умеет выдумывать средств для удовлетворения роскоши и т. д. и, конечно, высказал при этом сгоряча много неприятного для императрицы о новых порядках при дворе, вследствие чего она приказала ему удалиться и затем отдала приказание его арестовать и предать суду Сената, который 19 мая 1731 года приговорил его к смертной казни. Царица из милости сохранила ему жизнь, заменила казнь ссылкою в пределы Казанской губернии, лишив чинов и ордена Св. Александра Невского и отобрав пожалованные ему ранее 20 000 руб. Румянцев со всем семейством своим был отправлен в село Чеборчино, Алатырской провинции, где и прожил более трех лет под строгим присмотром капитана Шипова, который, по данной ему инструкции, должен был неотлучно при нем находиться, никого к нему не допускать, читать все получаемые им письма и списывая с них копии, присылать в Петербург, вести дневные записки о всем происходящем в доме Румянцева, следить за его расходами, даже за мелочными и по хозяйству, которые последний не мог производить без разрешения Шипова. Не получая ничего от казны, Румянцев существовал на средства, имевшиеся у него и у его супруги, которая для насущных потребностей продавала свое имущество. В таком уединении Румянцев прожил более трех лет и только в конце июля 1735 года, вероятно, по ходатайствам родственников и близких графини Матвеевой, состоялся указ 28 июля о том, что Александр Румянцев пожалован был в астраханские губернаторы, на место престарелого Ивана Измайлова, причем Румянцев жалуется прежним чином генерал-лейтенанта и кавалером ордена Св. Александра Невского. Румянцев едва успел послать 20 августа благодарственное письмо Анне Иоаннов-не, как состоявшимся тем временем новым указом 12 августа был назначен правителем Казанской губернии и главным командиром войск, определенных к прекращению башкирских замешаний», – читаем в словаре Половцова. В 1738–1740 гг. Румянцев управлял Малороссией, затем отправился чрезвычайным и полномочным послом в Константинополь. Елизавета Петровна в 1744 г. возвела Румянцева в графское достоинство и даже предполагала назначить его государственным канцлером, но передумала. В памяти потомков Александр Румянцев остался «бескорыстным и самоотверженным исполнителем приказаний и предначертаний свыше, которые вел не щадя своих сил и всегда горячо отстаивая интересы отечества; он не уклонялся от возлагаемых на него дел и всегда оказывался верным и точным исполнителем», в то же время «он обладал большим умом, был тонкий человек, с большою придворною и дипломатическою ловкостью. Он был приятный собеседник, очень любезен и предупредителен, имел удивительную память, доставлявшую его разговору большую занимательность. Он обладал добрым сердцем – и это уменьшало число его врагов и обезоруживало его соперников».