Шарль Диль - Византийские портреты

В двадцатичетырехлетний период, во время которого французские родные забыли маленькую принцессу, отправленную в Византию, и она также совершенно забыла свою родину. Она интересовалась только делами Византии, старинной враждой, какую Враны питали к Исааку Ангелу; как гречанка, она негодовала на несвоевременное и злосчастное вмешательство этих иностранцев в дела монархии. Благодаря всему этому анекдот, передаваемый Робером де Клари, является чрезвычайно многозначительным; он доказывает, до какой степени Агнеса Французская стала чужой своей родине.

То, что затем последовало, отнюдь не могло способствовать примирению ее с ее соотечественниками. Известно, как видимое доброе согласие между греками и латинянами не замедлило порваться в течение зимы, проведенной крестоносцами под стенами Константинополя, и как после того, как национальная революция свергла слабых и недостойных монархов, занимавших престол, крестоносцы решили завоевать Византию для самих себя. Известно, какие ужасы происходили в течение нескольких дней в городе, взятом приступом. Когда городские стены были взяты (12 апреля 1204 г.), Агнеса Французская со многими другими знатными дамами нашла убежище в укрепленном дворце Вуколеона. Маркиз Бонифаций Монферратский подоспел вовремя, чтобы охранить царицу и ее спутниц от всяких злоключений. Но можно себе представить, каково ей было глядеть на разграбление своей столицы, на грабеж дворца, опустошение церквей, осквернение и поругание Святой Софии, на бегство обезумевшего городского населения, на то, что такой несравненный город, как Константинополь, был предан всем бесчинствам грубых солдат. Из наивного рассказа Робера де Клари видно, что принесло латинянам их плачевное предприятие: "С сотворения мира, - говорит он, - не было видано и не было завоевано такого количества добычи, такого благородного, такого несметно богатого, ни во времена Александра, ни во времена {350} Карла Великого, ни прежде того, ни после того; и я никак не думаю, чтобы в сорока самых богатых городах мира было бы столько сокровищ, сколько нашли в центре Константинополя. И греки свидетельствовали, что две трети сокровищ всего мира были в Константинополе, а треть рассеяна по миру". При виде всей этой насытившейся алчности, нахальства этих разбойников, не имевших уважения ни к кому и ни к чему, Агнеса так же, как и Никита, должна была горько оплакивать гибель царственного города и подумать, что и сарацины были бы милостивее крестоносцев.

* * *

Тем не менее, когда Латинская империя заменила монархию царей, когда граф Балдуин Фландрский, ее родственник, взошел на престол кесарей, в сердце Агнесы, казалось, вспыхнуло замершее чувство и пробудилось сознание, что она француженка. Эта перемена должна была иметь довольно любопытные последствия.

В одном месте Никита говорит не без горечи и не без грусти об этих греках, "заключивших с итальянцами мир, чтобы получить от них известную часть земель, тогда как они должны были бы желать оставаться с ними в вечной вражде". Среди "этих раболепных душ, из-за тщеславия вооружившихся против родины", был Федор Врана, любовник Агнесы Французской. Можно предполагать, что он присоединился к новому режиму под влиянием своей любовницы. Последняя, действительно, нашла благодаря основанию Латинской империи неожиданную для себя выгоду. Aubry de Trois-Fontaines рассказывает, что Враны тогда заметили, "что он лишал законного брака императрицу, сестру французского короля", и убедили его упорядочить положение браком. Само собою разумеется, что Агнеса была за это благодарна и сблизила своего мужа с теми, кому считала себя обязанной благодарностью.

Во всяком случае, Федор Врана сделался с этих пор одной из самых верных поддержек новой империи. "Это был, - говорит про него Виллардуэн, грек, державшийся за них, а ни один грек не держался за них, кроме него". Впрочем, эта редкая преданность была доступным образом вознаграждена. Врана получил от императора в ленное владение Апрос, и во главе нескольких латинских союзников он служил, как верный вассал, своему новому господину. Затем, когда в 1206 году город Апрос был взят болгарами и уничтожен, знатный греческий вельможа имел случай сыграть еще более важную роль. Он был очень популярен во Фракии, которою некогда управлял по назначению царя, и в особенности в Адрианополе, откуда родом была его семья. Народонаселение той местности, устрашенное неистовствами болгар, предложило подчи-{351}ниться ему и образовать под его властью вассальное княжество латинского императора. "Таким образом,- согласно выражению Виллардуэна, греки и франки могли бы быть в добром согласии". Генрих Фландрский, правивший за своего брата Балдуина, взятого в плен болгарами, искусно воспользовался таким выгодным случаем. В 1206 году он по формальному договору передал в ленное владение Вране и "императрице, супруге его", Адрианополь и Дидимотику с их округом. Звучный титул еще увеличил в глазах греков престиж их нового господина; акт инвеституры был составлен на имя "благородного кесаря Федора Враны Комнина". Отряд латинских рыцарей оставался в Адрианополе, чтобы помогать ему защищать свое княжество. И "так, - говорит Виллардуэн, - был заключен договор, и заключен и установлен мир между греками и франками".

Агнеса Французская старалась, сближая побежденных и победителей, упрочить, поскольку это от нее зависело, государство, основанное латинянами. Несомненно, что она и в своем княжестве продолжала работать над делом примирения, которого она была инициатором. Действительно, до последних дней своей жизни Федор Врана, согласно своим обещаниям, верно служил империи и императору; в своем княжестве, впрочем, он был почти царем, и в этой совершенно греческой среде Агнеса продолжала жить византийской царицей.

Мы мало знаем о ее последних годах. Одна подробность, однако, позволяет думать, что сердце ее все больше и больше склонялось к Франции. За французского барона Наржо Тусийского выдала она свою дочь в 1218-м или 1219 году. Точно так же позднее и внучка ее должна была выйти за француза Вильгельма Виллардуэна, сына князя Ахейского, а внук ее Филипп Тусийский любил ссылаться на свое французское происхождение и на свое родство с королевским родом Франции. Жуанвиль рассказывает, что он прибыл в 1252 году в Палестину посетить Людовика Святого, "и говорил король, что он был его кузеном, ибо вел свой род от одной из сестер короля Филиппа, которую сам император взял себе в жены". И в начале XIX века еще Мариано Санудо говорил о "дочери короля французского", сделавшейся византийской императрицей, а впоследствии вышедшей замуж за одного барона Греческой империи.

Таким образом, много времени спустя после ее смерти, последовавшей в 1220 году, Запад сохранял еще память об Агнесе Французской, императрице Востока, судьба которой, несомненно, была одной из самых странных среди судеб стольких западных принцесс, вышедших замуж в Константинополе. Более чем кого друго-{352}го обстоятельства оторвали ее от родной почвы; более всех других она стала византийкой по языку и по душе. А между тем, когда спустя четверть века волею случая вновь очутилась она лицом к лицу со своими соотечественниками, сердце ее после минуты колебания обратилось вновь к родной земле. Жена важного греческого вельможи, она не последовала за ним и не перешла на сторону патриотов, непоколебимо противодействовавших иноземцам; она не эмигрировала с ним в Никею или какой-нибудь другой город; напротив, она склонила своего мужа примкнуть к франкам, сделала из него феодала новой империи и предложила ему взять на себя задачу примирить, если возможно, эти две враждующие нации. Дочь Франции по своему рождению, умершая в греческом вассальном княжестве латинского императора, основав вместе с Федором Враной семью, которая стала французской, она таким образом и несмотря на приключения и бурно проведенную часть жизни, сумела гармонично сочетать свой смертный одр со своею колыбелью. {353}