Герберт Дирксен - Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики

После прибытия в Москву я действовал быстро и в соответствии с тщательно разработанным планом. Сначала встретился с Литвиновым, а затем поехал в Кремль, чтобы вручить свои верительные грамоты Калинину доброжелательному старику в очках и с острой бородкой, похожему на сельского школьного учителя. Протокол был довольно неформальным, несмотря на присутствие фоторепортеров, которые толпились вокруг. Вспышки их камер обстреливали нас с разных сторон, так что старик Калинин запнулся и извиняющимся голосом спросил меня: "В Германии такие же наглые газетчики?"

Когда в беседе мы коснулись стран Балтии и Ревеля, Калинин задумчиво заметил: "Да, я знаю Ревель. Я там несколько месяцев сидел в тюрьме". Калинин был очень добрым и симпатичным человеком, хотя и чисто номинальной фигурой во властной иерархии, лишенной какого-либо политического влияния. Церемония проходила без военного антуража, и генерал ГПУ Петерсон, комендант Кремля, позднее ставший жертвой чистки 1936 года, был единственным военным среди присутствовавших.

Вернувшись в посольство на почти доисторическом автомобиле Narkomindel'a в сопровождении Chef de Protocole M. Флоренского, я стал готовиться к вечернему приему. Дело в том, что советское правительство устроило "Германскую инженерную неделю", для участия в которой было приглашено значительное число ведущих немецких инженеров и профессоров технических колледжей. Как всегда, когда они хотели начать что-либо важное, Narkomindel и советское посольство в Берлине с огромной скоростью и не ставя заранее в известность германский МИД, занялись тщательной разработкой плана, согласно которому они пригласили всех перспективных немецких гостей каждого персонально, собрав довольно представительную компанию. И лишь прибыв в Москву, я понял, что "Неделя" эта задумывалось как нечто большее, нежели простой конгресс. На открытии недели присутствовала вся научная элита Советского Союза и многие известные партийные деятели. Моя речь, мастерски написанная герром Хильгером, вызвала неподдельный энтузиазм, который превзошел все наши ожидания. Прием, устроенный в германском посольстве, посетил даже Микоян, и атмосфера дружбы, уважения и энтузиазма, царившая на приеме, понравилась немецким гостям.

Постепенно стали проясняться истинные мотивы, стоявшие за этой "Германской инженерной неделей": своим присутствием мы помогли провести торжественное представление первого пятилетнего плана и согласились с просьбой русских об участии Германии в индустриализации Советского Союза. Таким образом, благодаря столь необычному стечению обстоятельств, моя миссия в Москву совпала с новым стартом в русско-германских отношениях; Одновременно мне довелось участвовать и в открытии новой эпохи в истории большевистской революции и России.

Когда я осторожно попытался ознакомиться с обстановкой, царившей в те месяцы в русской столице,я отметил некоторые трудности, характерные для переходного периода, нечто неопределенное и неустоявшееся в функционировании государства и партийной машины. Сталин вытеснил Троцкого. Период НЭПа окончательно ушел в прошлое. Разработанный государством план индустриализации России начал претворяться в жизнь. Добровольная коллективизация сельскохозяйственных ферм провалилась, и на смену ей должна была прийти коллективизация принудительная. Русский элемент внутри партии почти готов был оказать открытое сопротивление безжалостному обращению с крестьянами. Безусловная победа Сталина, похоже, пока не была гарантирована, и новые стратегические цели и методы еще не были вбиты в мозги рядового партийного чиновника.

Троцкий был отправлен в ссылку: сначала в Алма-Ату, в Центральную Азию, затем на остров Принкипо, после того как Турция согласилась предоставить убежище эмигранту, окончательно опозоренному экспатриацией. Но в те первые несколько месяцев 1929 года еще продолжалась смута в рядах партии. Распространялись листовки в поддержку Троцкого, которые контрабандой попадали даже в наше посольство; в то время как члены "группы Троцкого" Каменев с женой, сестрой Троцкого, Зиновьев и "разносторонний" Радек по-прежнему занимали влиятельные посты и ничего не могли сказать низам и тому сонму поклонников и последователей Троцкого, которые позднее были заклеймены ставшим со временем смертельно опасным эпитетом "троцкист". Едва ли хоть один из них был пощажен во время чисток. Лишь Радек стал приметным исключением, поскольку в долгосрочной перспективе советская пресса вряд ли могла обойтись без его блестящего пера.

Постепенно в этой сумятице идей и мнений стала проявляться твердая политическая сущность, принявшая форму сталинской доктрины "социализма в одной стране", выдвинутой в противоположность лозунгу Троцкого о перманентной мировой революции. Выводы, сделанные в мире после знакомства со сталинской доктриной, а именно, что Советский Союз решил остепениться и вернуться к разумной политике и что большевистская Россия готова к мирному сотрудничеству с капиталистическими государствами, были, возможно, несколько преждевременными. Скорее, здесь происходила лишь смена методов, когда фронтальная атака была заменена тактикой подкопа, с тем чтобы бомбы могли бы взорваться под штаб-квартирами врага в тот момент, который Советы сочтут благоприятным.

Но едва ли следование этой политике было делом решенным. Необходимо было еще разбить всех ее врагов - приверженцев старомодной доктрины Троцкого, еще совсем недавно столь широко распространенной. Экономический бум, порожденный НЭПом, почти воскресил процветающее крестьянство. Наиболее трудолюбивые и усердные из них, Kulak'и, разбогатели и, соответственно, были менее склонны соглашаться с политикой коллективизации, в частности, и к тому, чтобы благословить советскую власть вообще. Партия чувствовала, что необходимо действовать. Эту потенциальную открытую оппозицию, которая могла бы добавиться к уже существующей скрытой оппозиции, следовало уничтожить, прежде чем она станет слишком могущественной.

Сам Сталин не был страстным приверженцем коллективизации лишь ради самой идеи. На него нападали за его промедление более горячие теоретики. И вот теперь он, наконец, решился на проведение принудительной коллективизации и уничтожение Kulak'a как класса. При этом были использованы насильственные методы, такие, как депортация, несмотря на катастрофические последствия для сельскохозяйственного производства и мнение 80% населения России. Именно тогда были заложены предпосылки катастрофы 1932-33 годов.

Антикулацкая кампания была несколько ослаблена знаменитой статьей Сталина в "Известиях", в которой он осудил чрезмерное усердие, выросшее на дрожжах огромных успехов. Этот избыток рвения при проведении коллективизации очень плохо сказался на настроениях в Красной Армии, которая в своем большинстве состояла из крестьянских детей. Более того, русский крестьянский элемент внутри высших эшелонов партии был еще слишком силен, чтобы Сталин опрометчиво и безрассудно решился бы вытеснить его. Главный представитель этого элемента - Рыков, который был популярен в народе, несмотря на - или, скорее, благодаря своему запойному пьянству, был все еще премьер-министром. Ему пришлось предусмотрительно перейти на запасной путь в далекое от политики министерство почт и телеграфа, прежде чем его могли бы уничтожить сначала психологически, а затем и физически. (Несколько лет спустя зловещий шеф ГПУ Ягода получил свое первое memento more, когда был назначен на такой же пост.) Бухарин, интеллектуал и ученый, представитель русского элемента, все еще оказывал бесспорное влияние на умы громадного большинства населения. Молодой и симпатичный Сырцов, недавно назначенный премьер-министром РСФСР русского федеративного государства внутри Советского Союза, был единственным, кто открыто восстал против преследования Kulak'a. Он был снят с должности и больше о нем никто и никогда не слышал. Таковы были важные причины, которые заставляли Сталина не спешить с кампанией против крестьянства.