Елена Прудникова - Последний бой Лаврентия Берии

Тяжелая, свинцовая ненависть, скопившаяся в груди, мешала дышать. Он и не думал, что еще когда-нибудь ему придется так ненавидеть. Все повторяется… Тогда, в Минске, они бросили товарищей, схваченных немцами – не надо врать, именно бросили. Когда их вешали, те смотрели в толпу – и не видели ни одного родного лица. А они ушли в лес, они остались живыми. Вот и теперь тоже… Павел снова вспомнил стихи, те, которые читал и перечитывал в последние дни. Тоже правильные и куда больше подходящие к настоящему моменту.

Симонов сейчас вовремя – вот кто умел ненавидеть, так умел! И раз уж ему снова выпало выжить… Если помочь нельзя, невозможно, то хотя бы отомстить! Когда они найдут врагов, хотя бы одного… своей рукой… Неужели этот самый Привалов не поймет его? Должен понять, обязан!

– Товарищ майор! Машина готова!

Молоденький лейтенантик подошел неслышно. Нельзя так, Пашка, не дело, они не должны видеть, что у тебя на душе. Коротков поднялся, аккуратно сложил листок и улыбнулся:

– Понял! Иду…

…На этот раз они ехали на стареньком трофейном «Мерседесе», и Павел сел не сзади, как в ЗИСе, а по-военному, рядом с шофером, как положено старшему по званию. На выезде со двора к ним подошел штабной офицер, тоже майор, перекинулся парой слов с водителем.

– Не знаю, я тут не хозяин, – ответил тот.

Штабной обошел машину, близоруко прищурился, стараясь рассмотреть погоны Павла.

– Товарищ майор, не подбросите до Садового?

– Садитесь, конечно! – согласно кивнул Коротков.

Интересно: это просто попутчик или же присматривающий? Нет, обыкновенный офицер, никакой особой подготовки не ощущается, и глаза обычные, усталые и чуть пьяные. Вмазал стопку в конце рабочего дня, не иначе…

Было уже за полночь, улицы пусты. На всякий случай Павел прикрыл глаза, делая вид, будто дремлет. Они выехали на Сретенку, когда водитель внезапно дал по тормозам и резко вывернул руль.

– Да что он делает? Совсем …?!

Только что дорога впереди была пуста, а теперь на них во весь опор, слепя фарами, мчался грузовик. Шофер бросил машину впритык к домам, остановился, грузовик – теперь было видно, что это «студебеккер», – пролетел мимо, послышался визг тормозов. Водитель вынул из-под сиденья разводной ключ.

– Пьяный, скотина! Ну, я его сейчас! Разрешите, товарищ майор, побеседовать?

Павел оглянулся – «студебеккер» разворачивался посреди пустой улицы. И тут свет уличного фонаря блеснул на чем-то таком, чего в кабине грузовика не должно было быть, и он даже не увидел – ощутил, что в открытое окно кабины высовывается рыльце ручного пулемета. Он схватил шофера за ворот, швырнул обратно на сиденье.

– Вперед! – закричал он. – Уходи в переулки!

К чести водителя, тот мгновенно понял, что к чему, и рванул с места, как на фронте. Широкая пустая улица простреливается полностью, здесь у них нет шансов, а в переулках они будут в безопасности – неповоротливый грузовик не угонится за юрким «Мерседесом». Однако это понимали и те, кто сидел в «студебеккере», и заканчивать разворот не стали. Штабная легковушка уже поворачивала, когда сзади дятлом простучал немецкий МГ-34, и улицу прочертил пунктир, закончившийся фонтанчиками асфальтовой крошки возле самых колес. Трассеры!

– Из машины! – дико заорал Павел и рванул ручку двери. – Во двор!

Вторая очередь достала «Мерседес» на входе в переулок, со звоном посыпались стекла, его круто развернуло, и на этом бешеном развороте Короткова выбросило наружу, а машина в нескольких метрах от него влепилась задом в дом и в то же мгновение взорвалась. Огненный вал накрыл майора, швырнул на стену, сверху посыпались осколки стекол. Он вскочил – кажется, цел, а проверять времени нет, – огляделся: рядом, в нескольких метрах, чернела арка двора. Не думая, на одном инстинкте преследуемого зверя, он бросился туда. Во дворе уже открывали окна, тревожные голоса перекликались: «Товарищи! Что случилось? Война?!»

Павел метнулся в ближайший подъезд, который, к счастью, был всего в двух метрах справа, кинулся вверх по лестнице, на площадке увидел окно и успел сообразить, что выходит оно в соседний двор, где темно и тихо. Он выбил стекло, выскочил наружу, с запозданием подумав, что если сломает ногу, тут ему и конец придет. Однако обошлось. Двор, еще один двор, который вывел снова на Сретенку. На той стороне улицы его искать не станут. Во всех окнах тоже смутно белели лица людей – спокойно, Пашка! Ты должен не бежать, а идти, быстрым шагом, ты не убегаешь, а просто ищешь телефон, чтобы вызвать милицию… Черт, почему так холодно, ведь лето на дворе? Холодно, и в то же время лицо, спину, руки отчаянно печет… ну это понятно, обожгло, когда взорвалась машина, а вот почему холодно-то?

Он не думал, куда идет, однако выручило какое-то двадцать шестое чувство, инстинкт, который вел туда, куда было нужно. Когда Павел, тяжело дыша и хватаясь за стену, наконец остановился, он увидел перед собой табличку с названием улицы: «Лялин переулок». До двадцать второго дома было совсем недалеко. Он прикинул расстояние и свернул в проулок, чтобы выйти с другой стороны, не маячить целый квартал на пустой освещенной улице, тем более в таком виде. С ним творилось что-то неладное, воздуха совсем не было, колени подгибались. Ранен, что ли? Ничего, раз ноги целы, значит, доберемся. Вот и нужный дом, теперь совсем немного осталось, только найти квартиру. Он нажал кнопку звонка – раз, еще раз, и еще – пока не услышал женский голос.

– Кто там хулиганит?

Что велел сказать Берия? Еще забыть не хватало… Ах, да…

– Я от Николая Петровича…

Если не откроют, будет плохо… Но дверь отворилась, в проеме мелькнуло милое личико, рыжие волосы. Женщина смотрела на него странно, с ужасом, за ней был смутно виден мужчина с пистолетом в руке.

– Я от Николая Петровича… К Привалову…

– К Привалову? – переспросил мужчина. – Черт… интересно!

– Сережа, пожалуйста, не чертыхайтесь, – беспомощно прошептала женщина. – Не надо звать нечистого…

– Входите! – сказал тот, кого назвали Сережей. – Быстрей…

Павел вошел и, должно быть, потерял сознание, потому что больше ничего не помнил. Очнулся он уже под утро от нестерпимой боли. Он лежал на диване, раздетый догола, ничком, так что видел только белую простыню с бурыми пятнами да маленькую женскую руку с чем-то белым, вроде свернутого бинта. Болело все – плечи, руки, спина, даже ноги, а больше всего лицо и шея. Он корчился, пытаясь увернуться от руки, причинявшей еще большую боль, хотя больше, казалось, было невозможно…