Александр Дюма - Капитан Поль

- Руль на бакборт! Зайти сзади! Все, кому нечего делать в батареях, на работу! Мы его живо пронижем, сгладим, как понтон, и возьмем приступом, как крепость.

При первом движении фрегата капитан английского брига понял его маневр и попытался проделать то же самое, но в это время на палубе его раздался ужасный треск: большая мачта, надломленная последним залпом фрегата, покачалась несколько минут и, как дерево, вырванное с корнем, обрушилось на палубу, завалив ее снастями и парусами. Тут капитан Поль понял, что замедлило движение брига.

- Ну, ребята, - закричал он, - теперь берите его руками, даром! Еще залп на пистолетный выстрел и потом на абордаж!

Фрегат повиновался, как хорошо выезженная лошадь, и без сопротивления шел к неприятелю, которому оставался теперь только рукопашный бой, потому что бриг не мог уже маневрировать и пушки были для него бесполезны. Судьба английского корабля полностью зависела теперь от неприятеля, и фрегат, держась в некотором отдалении, мог бы спокойно потопить его, но капитан пренебрег такой легкой победой и послал ему в ста шагах последний залп, потом, не ожидая ответного действия, кинулся на бриг. Реи фрегата спутались с реями брига, и американцы бросили крюки. В ту же минуту марсы и шкафуты "Индианки" воспламенились, и горящие гранаты, как град, посыпались на палубу брига. За пушечной пальбой последовали ружейные выстрелы, и посреди этой адской трескотни раздавался звучный голос капитана:

- Живо, ребята, живо! Запутайте бушприт в ванты бизань-мачты! Славно! Свяжите их! К передним каронадам! Пали!

Все эти приказания были исполнены словно по мановению волшебной палочки, и корабли оказались как бы связанными железными узлами; пушки, стоявшие на носу и еще не стрелявшие, загремели и обмели неприятельскую палубу картечью, потом раздался последний страшный крик:

- На абордаж!

Не отделяя дела от слов, капитан "Индианки" бросил свой рупор, ставший теперь бесполезным, накрыл голову каской, застегнул ее под подбородком, взял в зубы кривую саблю, которая была у него на боку, и бросился на бушприт, чтобы оттуда соскочить на корму неприятельского судна. Однако, несмотря на то что проделал все эти приготовления Поль так быстро, как гром следует за молнией, не он первый очутился на английском бриге: там уже был молодой пленник. Скинув с себя верхнее платье и схватив топор, он первым бросился навстречу смерти или победе.

- О, вы не знакомы с дисциплиной, - вскричал Поль, смеясь. - Раньше меня никто не смеет быть на неприятельском корабле; на этот раз я вас прощаю, но впредь прошу этого не делать!

В ту же минуту с бушприта, с сеток, с концов рей, с крюков, со всех снастей, которые могли служить проводником, матросы "Индианки" попадали на палубу брига, как спелые плоды с дерева. Тут англичане, отступившие к носовой части корабля, демаскировали каронаду, которую они успели повернуть. Сноп огня и чугуна пронесся сквозь толпу нападающих. При этом едва ли не четвертая часть экипажа "Индианки", ругаясь или вопя от боли, легла на палубу... Но громче стонов и проклятий раздался крик капитана:

- Живые, вперед!

Тут начался ужасный рукопашный всеобщий поединок: гром пушек, ружейная стрельба, треск гранат - все прекратилось, и в дело пошло острое оружие, безмолвное, но надежное: топоры, которыми моряки разносят друг другу головы; ножи, которыми они распарывают грудь неприятелю; широкие пики, которыми они его прикалывают к обломкам мачты. Лишь временами в этой резне раздавался одинокий пистолетный выстрел, который странно нарушал это ужасное душегубство. Рукопашный бой продолжался с четверть часа и был настолько страшен, что описать его невозможно. Наконец английский флаг спустился, экипаж брига бросился через люки в батареи и в трюм, и на палубе остались только победители, раненые и мертвые. Капитан "Индианки" в группе своих матросов стоял одной ногой на груди неприятельского командира; рядом с ним перебинтовывал себе руку лейтенант Вальтер; тут же находился молодой пленник в окровавленной рубашке, которая показывала, что он тоже завоевывал победу.

- Теперь все кончено, - сказал Поль, подняв руку. - Убью первого, кто осмелится нанести еще хоть один удар! - Потом, похлопав по плечу своего арестанта, он добавил: - Расскажите мне вечером вашу историю. Чувствую, что здесь какие-то подлые интриги. В Кайенну ссылают только низких преступников, а вы так храбры, что не можете быть низким...

ГЛАВА IV

Полгода спустя, весной 1778 года, почтовая коляска, запряженная парой дюжих, но усталых коней и вся покрытая пылью и грязью, медленно ехала по Ваннской дороге в замок Оре. Путешественник, который трясся в ней по глубоким колеям проселочной дороги, был наш старый знакомый, граф Эммануил д'Оре. Он спешил из Парижа в дедовский замок.

Граф Эммануил д'Оре принадлежал к одной из самых древних и знатных бретонских фамилий. Один из его предков участвовал в походе Людовика Святого в Палестину, и с тех пор имя, последним носителем которого был Эммануил, всегда фигурировало в истории и счастливых, и злополучных времен французской монархии. Отец его, маркиз д'Оре, кавалер Большого Креста, ордена Святого Людовика, командир ордена Святого Михаила и Святого Духа, своим знатным происхождением, богатством и личными достоинствами выделялся среди придворных короля Людовика XV. Влияние его при дворе еще более возросло, когда он женился на мадемуазель де Сабле, которая не уступала ему ни знатностью, ни богатством. Блестящая будущность открывалась перед молодыми супругами, как вдруг, лет через пять после их женитьбы, при дворе разнесся слух, будто маркиз д'Оре, который был в это время в своем поместье, сошел с ума. Долго не верили этим слухам.

Наступила зима; ни он, ни жена его не появлялись в Версале. Место маркиза целый год оставалось вакантным, потому что король все надеялся, что он поправится; но прошла еще зима, и даже маркиза не являлась к королеве. При дворе забывают быстро; отсутствие - серьезная болезнь, против которой не устоит самое древнее, самое знатное имя. Саван равнодушия мало-помалу распростерся над этой фамилией, которая затворилась в своем замке, как в склепе, и от которой давным-давно уже не было ни просьб, ни жалоб.

Генеалоги внесли в это время в свои родословные рождение сына и дочери маркиза и маркизы д'Оре, других детей у них не было. Имя д'Оре по-прежнему осталось в списках французского дворянства, но уже двадцать лет никто из членов этой фамилии не был замешан ни в придворных интригах, ни в политических делах, никто из них не был ни приверженцем, ни противником мадам Помпадур или мадам Дюбарри, не участвовал в победах маршала Брольи, не терпел поражения с графом Клермоном; о них не было ни слуху ни духу, и, как водится во Франции да и везде, их совершенно забыли.