Александр Дюма - Сальватор

- Я тоже так подумала, - призналась Элиза. - Если бы не брачная ночь, это еще можно было бы как-то объяснить.

- Все понятно, - заметил каторжник, большой мастер объяснять самые невероятные вещи.

- Я побежала в "Синие часы" и в кабаре, где он обычно бывает, хотела что-нибудь разузнать, но ничего ни от кого не добилась и пришла к тебе.

- Обращение на "ты", пожалуй, несколько вольно, - заметил Жибасье, особенно на другой день после брачной ночи.

- Да говорю тебе: брачной ночи не было!

- Это, конечно, верно, - подтвердил каторжник, который с этой минуты начал рассматривать свою старую подружку как новую. - И ты не запомнила ничего подозрительного? - продолжал он после осмотра.

- Что я должна была запомнить?

- Все, черт побери!

- Этого слишком много, - наивно возразила Элиза.

- Скажи мне прежде, как зовут того, кто вас провожал?

- Я не знаю его имени.

- Опиши его.

- Невысокий, смуглый, с усиками.

- Это не описание: половина мужчин невысокие, смуглые и носят усы.

- Я хочу сказать: он похож на южанина.

- Какого южанина: с юга Марселя или с юга Тулона? Юг бывает разный.

- Этого не скажу, он был во фраке.

- Где Габриэль с ним познакомился?

- Кажется, в Германии. Они выехали вместе из Майнца, где обедали в одной харчевне, а потом из Франкфурта, где поделили расходы пополам.

- Какое у них могло быть общее дело?

- Не знаю.

- Не много же тебе известно, дорогая. Из того, что ты мне сообщила, ничто не может нас направить по верному следу.

- Что же делать?

- Дай подумать.

- Ты не считаешь, что он способен провести ночь гденибудь на стороне?

- Напротив, дорогая, это мое внутреннее убеждение. Учитывая то обстоятельство, что он не провел ночь у тебя, он непременно должен был переночевать где-нибудь еще.

- О, когда я слышу "где-нибудь еще", мне мерещатся его бывшие любовницы.

- На этот счет позволь тебя разубедить. Прежде всего, это было бы подло, затем - глупо. А Габриэль не подлец и не дурак.

- Это верно, - вздохнула Элиза. - Что же делать?

- Я же сказал, что подумаю.

Каторжник скрестил руки, нахмурился и, вместо того чтобы посмотреть на свою бывшую подружку, как делал до сих пор, закрыл глаза и, так сказать, заглянул в собственную душу.

Тем временем Элиза вертела пальцами и оглядывала спальню Жибасье.

Ей показалось, что размышления Жибасье продолжаются слишком долго и в конце концов он заснул.

- Эй, эй, друг Жиба! - сказала она, встала и подергала его за рукав.

- Что?

- Ты спать вздумал?

- Говорю же тебе: я думаю! - недовольно проворчал Жибасье. Он не спал, а слово в слово повторял про себя разговор с г-ном Жакалем и начинал подозревать, вспомнив последние его слова: "Где вы ужинаете?" - что начальник тайной полиции приложил руку к исчезновению ангела Габриэля.

Как только у него мелькнула эта мысль, он, не стесняясь, спрыгнул с постели и торопливо натянул штаны.

- Что это ты делаешь? - удивилась Элиза, явившаяся к каторжнику не столько за новостями, сколько, может быть, за утешениями.

- Как видишь, одеваюсь, - отозвался Жибасье, торопливо натягивая на себя вещи одну за другой, словно за ним гонятся или в доме пожар.

В две минуты он был одет с головы до ног.

- Да что с тобой? - спросила Элиза. - Ты чего-нибудь испугался?

- Я всего боюсь, дорогая Элиза! - торжественно произнес каторжник; несмотря на грозившую ему опасность, он не забывал о собственном педантизме.

- Так ты напал на след? - спросила жена Габриэля.

- Совершенно точно, - отвечал безупречный Жибасье, доставая из секретера банковские билеты и золотые монеты.

- Ты берешь деньги! - удивилась Элиза. - Уезжаешь?

- Как видишь.

- Далеко? Очень?

- На край света, очевидно.

- Надолго?

- Навсегда, если возможно, - отозвался Жибасье, доставая из другого ящика пару пистолетов, патроны и кинжал; все это он рассовал по карманам своего редингота.

- Твоя жизнь в опасности? - спросила Элиза, все более удивляясь при виде его приготовлений.

- Больше чем в опасности! - ответил каторжник, нахлобучивая шляпу.

- Ты же не собирался уезжать, когда я сюда вошла, - заметила жена Габриэля.

- Нет. Однако арест твоего мужа меня встревожил.

- Думаешь, он арестован?

- Не думаю, а уверен. А потому, любовь моя, позволь почтительно раскланяться! Советую тебе последовать моему примеру, то есть убраться в надежное место.

С этими словами каторжник обнял Элизу, расцеловал и скатился по лестнице, оставив жену ангела Габриэля в полной растерянности.

Внизу Жибасье прошел мимо консьержкиной комнатушки, не обратив внимания на славную женщину, протягивавшую ему письма и газеты.

Он так стремительно пронесся по коридору, отделявшему его от улицы, что не заметил и фиакра, стоявшего у подъезда, хотя это было редкое явление и для улицы, и для дома, где жил Жибасье.

Не увидел он и четырех человек, стороживших у двери с обеих сторон, едва его заметив, они схватили несчастного за шиворот и втолкнули в фиакр раньше, чем он успел ступить на мостовую.

Одним из этих четверых был суровый Голубок, а за руки его держал тот самый невысокий смуглый господин с усиками, которого он смутно узнал по описанию Элизы: именно он подрезал крылышки ангелу Габриэлю.

Через десять минут карета подъехала к префектуре полиции.

Проведя полтора часа в тюрьме предварительного заключения, где Жибасье встретился со своими коллегами и друзьями Костылем, Карманьолем, Овсюгом и Мотыльком, он, как мы сказали, ровно в полдень вошел в кабинет г-на Жакаля.

Читатели понимают, что, достаточно наслушавшись от товарищей об арестах, прокатившихся накануне, Жибасье имел жалкий вид.

- Жибасье! - невесело проговорил г-н Жакаль. - Поверьте, я очень сожалею, будучи вынужден на некоторое время держать вас в тени. Блеск больших городов несколько повредил ваш рассудок, мой добрый друг, и когда вы остановили почтовую карету с англичанином и его супругой между Немуром и ШатоЛандоном, вы совершенно не подумали о том, что можете поссорить английский двор с французским. Иными словами, вы недооценили свободу, которую я вам так щедро предоставил.

- Господин Жакаль! - перебил его Жибасье. - Поверьте, когда я останавливал почтовую карету, в мои намерения не входило обижать этих островитян.

- Что мне в вас нравится, Жибасье, так это то, что вы не боитесь высказывать свое мнение. Другой на вашем месте, Мотылек или Костыль к примеру, стали бы отнекиваться, прикидываться овечками, если заговорить с ними о почтовой карете, остановленной ими ночью между Немуром и Шато-Ландоном.

Вы же с ходу говорите правду. Карета была остановлена - кем?

"Мною, Жибасье! Говорю же: мною, и точка!" Избыточная откровенность вот ваше основное качество, и я поистине рад отметить это. К несчастью, мой добрый друг, даже самая безудержная откровенность не заменит всех требуемых качеств, чтобы сделать из вас мудреца, и я с большим сожалением вынужден вам сказать, что в деле с почтовой каретой вам не хватило мудрости. Какого черта! Разве человек вашего ума станет нападать на англичан?