Александр Дюма - Сальватор

- У вас нынче свадьба или похороны? - спросил он.

- Свадьба, дорогой господин Жакаль! - отозвался Жибасье.

- Ваша собственная, может быть?

- Не совсем, дорогой господин Жакаль. Вы же знаете мою теорию брака. Впрочем, это почти так, - самодовольно прибавил он. - Невеста - моя старая подружка.

Господин Жакаль набил нос табаком, будто сдерживаясь от замечаний, с которыми собирался обратиться к Жибасье по поводу его женской теории.

- Имею ли я удовольствие знать мужа? - помолчав немного, спросил он.

- Вы его знаете, по крайней мере понаслышке, - отвечал каторжник. - Это мой тулонский приятель, с которым мы так ловко сбежали с каторги: ангел Габриэль.

- Помню, - покачал головой г-н Жакаль, - вы мне рассказывали эту историю на дне Говорящего колодца, где я имел честь вас исповедовать. Замечу, между прочим, что это мне стоило насморка, от которого я до сих пор еще не отделался.

Будто желая придать своим словам больше веса, г-н Жакаль закашлялся.

- Хороший кашель, - заметил Жибасье, - не сухой, - прибавил он в утешение. - Один из моих предков умер в сто семь лет, сбегая с шестого этажа вот с таким же точно кашлем.

- Кстати о побеге, - ухватился за его слова г-н Жакаль. - Вы никогда мне подробно не рассказывали о своем; я знаю в общих чертах, что вам с Габриэлем помог санитар, но чтобы его подкупить, необходимы деньги. Где вы их взяли? Ведь не от великой же усталости у вас завелись денежки?

Жибасье из розового превратился в пунцового.

- Вы краснеете, - с удивлением отметил г-н Жакаль.

- Простите, господин Жакаль, - сказал каторжник, - но это одно из самых неприятных воспоминаний моей жизни, а потому я не могу удержаться и краснею.

- Неприятное воспоминание о каторге? - спросил г-н Жакаль.

- Нет, - отвечал Жибасье, нахмурившись. - Я вспомнил о своем побеге и таинственной даме, которая мне помогла.

- Фу! - произнес г-н Жакаль, бросив на Жибасье презрительный взгляд. Это может навсегда отбить охоту к любовным историям.

- Именно эта таинственная дама, - продолжал каторжник, словно не замечая презрительного выражения своего патрона, - и вышла сегодня замуж за ангела Габриэля.

- А ведь вы меня уверяли, Жибасье, - строго проговорил начальник полиции, - что этот каторжник за границей.

- Это верно, - с некоторой грустью отвечал Жибасье. - Он ездил просить согласия своих родных, а также получил бумаги.

- Вас, кажется, арестовали вместе?

- Да, дорогой господин Жакаль.

- Как фальшивомонетчиков?

- Будьте снисходительны, благородный патрон. Деньги подделывал ангел Габриэль, я же невежествен по части металлургии.

- Будьте и вы снисходительны, дорогой господин Жибасье:

я путаю поддельные деньги с подделанной подписью.

- Это совсем разные вещи, - серьезно заметил Жибасье.

- Если память мне не изменяет, однажды пришло от его превосходительства министра юстиции личное дело, адресованное господину начальнику Тулонской каторги. В этом деле имелись все документы за всеми официальными подписями, необходимые для освобождения одного каторжника. Эти документы исходили от вас, не так ли?

- Это было сделано для освобождения ангела Габриэля, дорогой господин Жакаль. Это один из самых филантропических поступков моей непутевой жизни, и я бы скромно промолчал, если бы вы не заставили меня в нем признаться.

- Ну что вы, это еще пустяки, - продолжал г-н Жакаль. - Я не вижу, за что вы угодили на каторгу в третий раз. Освежите-ка мне память.

- Понимаю, - сказал каторжник, - вы решили испытать мою совесть и ждете от меня полной исповеди.

- Совершенно верно, Жибасье, если, конечно, вы не видите в этом признании какого-нибудь серьезного препятствия...

- Отнюдь нет, - кивнул Жибасье. - У меня тем меньше оснований для сомнения, что вам довольно перечитать газеты того времени, и вы все будете знать.

- Начинайте.

- Было это в тысяча восемьсот двадцать втором или двадцать третьем, я уж теперь точно не помню.

- Это и не обязательно.

- Год выдался урожайный: никогда еще не было столько хлеба на полях, столько винограда в виноградниках.

- Позвольте вам заметить, Жибасье, что хлеб и виноград не имеют к делу ровно никакого отношения.

- Я только хотел сказать, дорогой господин Жакаль, что жара в тот год стояла страшная. Я три дня, как сбежал с Брестской каторги и прятался в скалах в одном из ущелий, опоясывающих бретанское побережье; я был без пищи и воды, подо мной несколько цыган в лохмотьях обсуждали мой побег и говорили о ста франках, обещанных за мою поимку. Вам известно, что каторга для этих кочующих таборов - щедрый кормилец. Они питаются дохлой рыбой, которую выбрасывает море, а также живут охотой на каторжников. Цыгане хорошо знают непроходимые леса, узкие тропки, глубокие ущелья, одинокие лачуги, где сбежавший каторжник будет искать приюта. С первым же пушечным выстрелом, возвещающим о побеге, цыгане словно вылезают из-под земли с палками, веревками, камнями, ножами и пускаются в погоню со злорадством и жадностью, свойственными всей их породе.

И вот я скитался уже третий день, как вдруг вечером прогремел пушечный выстрел, сообщивший о втором побеге. И сейчас же вслед за выстрелом суматоха в цыганском таборе. Каждый вооружается чем попало и пускается в погоню за моим несчастным товарищем, а я остаюсь висеть на скале, как античный Прометей, которому не дают покоя два стервятника - голод и жажда.

- Ваш рассказ захватывающе интересен, Жибасье, - заметил г-н Жакаль с непоколебимым хладнокровием, - продолжайте.

- Голод, - продолжал Жибасье, - похож на Гузмана [Очевидно, автор имеет в виду героя плутовского романа Матео Алемана.]: он не знает препятствий. В два прыжка я очутился на земле, в три скачка - в долине. В нескольких шагах я заметил хижину, в слуховом окошке теплился огонек. Я собирался постучать и спросить воды, хлеба, как вдруг подумал, что там живет какойнибудь цыган или же крестьянин, который непременно меня выдаст. Я колебался, но скоро решение было принято. Я постучал в дверь хижины рукояткой ножа, решившись в случае угрозы дорого продать свою жизнь.

"Кто там?" - спросил надтреснутый старушечий голос; судя по акценту, это была цыганка.

"Бедный путник, который просит лишь стакан воды да кусок хлеба", отвечал я.

"Ступайте своей дорогой", - выкрикнула старуха и захлопнула окошко.

"Добрая женщина, сжальтесь: хлеба и воды!" - взмолился я.

Старуха молчала.

"Ну, сама виновата!" - сказал я и мощным ударом вышиб дверь.

Заслышав шум, наверху лестницы появилась старая цыганка с лампой в руке. Она подставила правую руку к лампе, вглядываясь в мое лицо, но так ничего и не увидела и дрогнувшим голосом спросила: "Кто там?"

"Бедный путник", - отозвался я.

"Погоди, - спускаясь по лестнице с проворством, удивительным для ее лет, сказала она. - Вот погоди, я тебе покажу путника!"