Александр Дюма - Сальватор

- Это, возможно, и произойдет в один прекрасный день, - сверкнув глазами, молвил Сальватор, - только не по приказанию короля Карла Десятого!

- Невозможно поверить в такое ослепление! - проговорил Араго.

- Ах, господин Араго, - возразил Сальватор, - вы, астроном, можете до часа, до минуты предсказать затмения. Неужели вы не видите, что происходит на королевском небосводе?

- Чего ж вы хотите! - заметил прославленный ученый. - Я человек рассудительный и привык сомневаться.

- Иными словами, вам нужно доказательство? - подхватил Сальватор. Будь по-вашему! Вот вам доказательство.

Он вынул из кармана небольшой, еще влажный листок.

- Держите! - сказал он. - Вот пробный оттиск ордонанса, который будет напечатан в завтрашнем номере "Монитора". Ах, жалость какая! Буквы немного смазаны: этот листок отпечатали нарочно для меня и очень торопились.

Он усмехнулся и прибавил:

- Это меня и задержало: я ждал, когда будет отпечатан ордонанс.

Он подал оттиск г-ну Араго, и листок пошел гулять по рукам. Когда Сальватор насладился произведенным впечатлением, он, как актер, приберегающий эффекты, произнес:

- Это не все!

- Как?! Что еще? - послышались со всех сторон голоса.

- Герцог Дудовильский, суперинтендант королевского дома, подал в отставку.

- О! - воскликнул Лафайет. - Я знал, что с тех пор, как полиция нанесла оскорбление телу его отца, он ждал лишь удобного случая.

- Что же, - заметил Сальватор, - роспуск национальной гвардии - случай подходящий.

- Отставка была принята?

- Незамедлительно.

- Самим королем?

- Король заупрямился было, но герцогиня заметила ему, что это место словно нарочно создано для принца Полиньяка.

- То есть, как - для принца Полиньяка?

- Да, для его высочества Анатоля-Жюля де Полиньяка, приговоренного к смерти в тысяча восемьсот четвертом году, помилованного благодаря вмешательству императрицы Жозефины, ставшего римским принцем в тысяча восемьсот четырнадцатом году, пэром - в тысяча восемьсот шестнадцатом и послом в Лондоне - в тысяча восемьсот двадцать третьем. Надеюсь, теперь ошибки быть не может?

- Однако, раз он посол в Лондоне...

- О, это не помеха, генерал: он будет отозван.

- А господин де Виллель дал на это согласие? - полюбопытствовал г-н де Маранд.

- Он немножко посопротивлялся, - ответил Сальватор, с непонятным упорством сохраняя шутливый тон, - ведь господин де Виллель - хитрый лис, так, во всяком случае, рассказывают; я-то имею честь его знать не более чем большинство мучеников... Во всяком случае, он сказал так: "Что до меня, то я никогда не слышал, чтобы мученики жили коммуной, - да, мученики, иначе их не назвать! - Их обычно не более пяти на сотню". И, как хитрый лис, он дал понять, что говорит и о Бартелеми и о Мери. Потому что, хоть и поется:

Встал Виллель, всему глава, Несокрушимо, как скала, - он понимает, что нет такой скалы, пусть даже самой твердой, которую нельзя было бы взорвать. Доказательство тому - Ганнибал, который, преследуя Тита Ливия, продолбил проход в цепи Альпийских гор, - и он боится, как бы господин де Полиньяк не продолбил его скалу.

- Как! - вскричал генерал Пажоль. - Господин де Полиньяк - в кабинете министров?

- Тогда нам останется лишь спрятаться! - прибавил Дюпон (де л'Эр).

- А я полагаю, что, напротив, нам придется показать зубы! - возразил Сальватор.

Молодой человек произнес последние слова совсем другим юном, чем говорил до сих пор, и все невольно обратили на него свои взоры.

Только теперь трое друзей окончательно его узнали; это был их Сальватор, самый настоящий, а не какой-то там Вальзиньи г-на де Маранда.

В это время вошел лакей и передал хозяину дома депешу, проговорив:

- Срочное!

- Я знаю, что это, - сказал банкир.

Он схватил незапечатанный конверт, вынул письмо и прочел три строки, написанные крупным почерком:

"Национальная гвардия распущена.

Отставка герцога Дудовилъского принята.

Господин де Полинъчк отозван из Лондона".

- Можно подумать, что его королевское высочество монсеньор герцог Орлеанский узнае! новости от меня! - вскричал Сальватор.

Все вздрогнули.

- Кто вам сказал, что эта записка - от его королевского высочества?

- Я узнал его почерк, - ответил Сальватор просто.

- Почерк?..

- Да. В этом нет ничего удивительного, ведь у нас с ним один нотариус: господин Баратто.

Лакей доложил, что ужин подан.

Сальва гор выпустил лорнет и бросил взгляд на шляпу, словно собирался удалиться.

- Вы не останетесь с нами поужинать, господин де Вальзиньи? осведомился г-н де Маранд.

- Не могу, сударь, к моему великому сожалению.

- Как так?

- У меня еще есть дела, я встречу утро в суде присяжных.

- Вы направляетесь в суд? В столь позднее время?

- Да! Там спешат разделаться с несчастным малым, имя которого вам, возможно, известно.

- А-а, Сарранти... Негодяй, убивший двух детей и выкравший сто тысяч экю у своего благодетеля, - проговорил кто-то.

- И который выдает себя за бонапартиста, - прибавил другой голос. Надеюсь, его приговорят к смертной казни.

- В этом вы можете не сомневаться, сударь, - отозвался Сальватор.

- Значит, его казнят?!

- Вот это вряд ли.

- Неужели вы думаете, что его величество помилует негодяя?

- Нет, однако может статься, что негодяй невиновен и получит милость из рук не короля, а самого Господа Бога.

Сальватор произнес эти слова тем же тоном, который позволял трем друзьям узнавать его, несмотря на легкомысленный вид, который он на себя напускал.

- Господа! - проговорил г-н де Маранд. - Вы слышали:

ужин подан.

Пока те, к кому обратился г-н де Маранд, переходили в столовую, трое молодых людей приблизились к Сальватору.

- Скажите, дорогой Сальватор, - обратился к нему Жан Робер, - может ли так статься, что нам будет нужно завтра вас увидеть?

- Вполне возможно.

- Где мы сможем вас найти?

- Там же, где всегда: на улице О-Фер, у двери в мой кабинет, на границе моих владений... Вы забываете, что я попрежнему комиссионер, дорогой мой... Ах, поэты, поэты!

И он вышел в дверь, расположенную напротив той, что вела в столовую; Сальватор не колебался ни минуты, как человек, хорошо знакомый с расположением комнат в доме, что повергло троих друзей в настоящее изумление.

XXI

Гнездо голубки

Наши читатели, верно, не забыли, как любезно г-н де Маранд перед возвращением в свой кабинет (где ожидались новости из Тюильри, принесенные Сальватором)

попросил у своей жены позволения зайти к ней в спальню после бала.

Теперь шесть часов утра. Светает. Последние кареты разъехались, и их колеса отгремели по камням мостовой во дворе особняка.

Последние огни угасли в апартаментах. Париж просыпается.

Четверть часа назад г-жа де Маранд удалилась к себе в спальню.