Казимир Валишевский - Сын Екатерины Великой. (Павел I)

Венский двор, очевидно, не мог в нем отказать. Он об этом и не думал; но, по своему обыкновению, он не выказал ни желания, ни малейшей готовности к его выполнению, споря, возражая и делая все, чтобы истощить терпение царя, которого, как ему было известно, хватало ненадолго. Еще в декабре он не переставал его испытывать, и в этот момент, – так как дела коалиции пошли хуже и англичане отчаивались взять Лавалетту одними своими силами, – они сами просили Ушакова соединиться с ними в мальтийских водах. Слишком поздно! Сам всегда колебавшийся в своих решениях, вопреки внезапным порывам своей непостоянной воли, чувствуя, на самом деле, величайшее затруднение освободиться от уз, которыми он дал себя связать, царь, хотя на словах и был готов их тотчас же порвать, однако, даже в своих отношениях с австрийцами переходил самым непонятным образом от яростного возмущения к безропотной снисходительности. Но, наконец, он потерял терпение. Он серьезно освобождался от неволи. Призыв, обращенный англичанами к Ушакову, столкнулся с пришедшим из Петербурга к адмиралу приказанием возвратиться в русские воды и, в то же время, продолжавшиеся до тех пор переговоры о продлении совместных действий австрийцами и русскими привели к окончательному разрыву.

После Цюриха и прощального письма к Францу II, Павел делал вид, что окончательно забыл об Австрии. Около середины октября 1799 г. Кочубей сообщил дипломатическому корпусу, собранному в Гатчине, циркулярную ноту, которою «немецким принцам» предлагалось соединиться под русским знаменем, – в противном случае царь покинет коалицию. Со своей стороны Ростопчин, в разговоре с Витворгом, относился даже «с большим спокойствием» к мысли о сближении с Францией, и интересовался мнением об этом предмете Сент-Джемского кабинета. В лице Панина, заместившего вскоре Кочубея, коалиция, правда, получала убежденного сторонника; но, помимо того, что ему приходилось считаться с преобладающим влиянием Ростопчина, новый вице-канцлер был, главным образом, предан Пруссии, а что касается Австрии, то сам склонялся против нее в вопросе о вознаграждениях.

Кобенцель надеялся скорее на близкий приезд эрцгерцога-палатина, который должен был привезти щекотливый, как полагали в Вене, проект вернуть Павла, пробудив его вожделения. Он намечал присоединение Баварии к Австрии, взамен Нидерландов; образование из Пьемонта государства для эрцгерцога Антона, сына императора, который женится на великой княжне Анне, и, наконец, прибавление трех легатств к уделу, назначенному жениху великой княжны Александры. Так как эрцгерцог-палатин был посредственный дипломат, Тугут счел необходимым прибавить к нему графа Дитрихштейна, который сумел перед тем приобрести расположение Павла, приехав на его коронацию, и который даже взял себе жену в России. Ростопчин называл это «новым походом аргонавтов, нагруженных беззакониями австрийского премьер-министра». Он находил ее очень плохо обдуманной, и был прав.

Дитрихштейн, хотя и женатый на одной из Шуваловых, вовсе не был уже persona grata при государе. Вмешавшись, как мы знаем, в недоразумения Корсакова с эрцгерцогом Карлом, он был в глазах русского царя ответствен за преждевременное отступление австрийских войск, и Павел только что отставил тещу графа от должности гофмейстерины при великой княгине Елизавете. С другой стороны, ознакомившись с содержанием австрийского проекта, царь его не одобрил, быть может потому, что великой княжне Анне было только четыре года. Под влиянием Панина, отвернувшись от Австрии, он возвращался к мысли о северном союзе. 29 октября 1799 г. он подписал в Гатчине союзный договор со Швецией, торжественно принял датского посланника, барона Блома, который, после пребывания в Копенгагене, вновь появился в Петербурге с предложением участия в этом союзе, при условии ручательства за неприкосновенность датских владений. Наконец, забыв оскорбления, понесенные им недавно в Берлине, он написал Фридриху-Вильгельму, предлагая ему возобновление союза и называя его «первым государем Германии». Возможно, что это письмо не было отослано, как предполагали, но барону Крюденеру было дано поручение обсудить вместе с Пруссией «способы положить предел ненасытному честолюбию дома Габсбургов», и, при всей своей пруссомании, сам Панин замечал некоторый излишек гнева против Австрии в инструкциях, данных этому посланнику. Комментируя их в конфиденциальных письмах, он предостерегал своего преемника от вреда, какой он может нанести интересам России, выполнив слишком точно подобные распоряжения, равно как и те, которые Ростопчин может печь как пирожки». Откровенничая, в то же время он писал Семену Воронцову: «Теперь бросают общее дело с той же поспешностью, с какой за него брались. Если Ростопчин останется на своем месте, то через несколько месяцев Россия станет посмешищем Европы… Мое единственное желание – выйти из этого ада».

Берлинский двор оказался не более прежнего расположенным отступить от своего нейтралитета, а Лондон, со своей стороны, убеждал государя принести в жертву общим интересам свое негодование против Австрии, как бы справедливо оно ни было. Но Павел продолжал беспорядочно волноваться, бросаясь то в одну сторону, то в другую. Накануне бракосочетания своей дочери (30 октября/10 ноября 1799 г.), он запретил графу Дитрихштейну на нем присутствовать, «не желая видеть интриганов»; на другой день он смягчился; но несколько дней спустя донесение Суворова из Фельдкирха, от 14 октября (новый стиль), наполненное жалобами против Австрии, снова привело его в ярость, и он велел опубликовать документ в официальной газете!

Неаполитанский и сардинский посланники старательно подливали масла в огонь. Герцог Серра-Каприола, тоже женатый на русской, дочери генерал-прокурора князя А. Вяземского, давно уже пользовался огромной благосклонностью и недавно еще усилил ее, приветствовав нового великого магистра Мальтийского ордена от имени трех приорств, Капуи, Барлетты и Мессины. При этом он заявлял, что меньше опасается для своей страны вынужденного временного господства французов, чем продолжительного рабства, к которому хочет привести ее Австрия. Его более предприимчивый товарищ маркиз де Галло испортил, правда, дело, выказав чрезмерные претензии, и за это был отпущен без прощальной аудиенции. Однако же, под влиянием герцога, его сардинского коллеги, Ростопчина и самого Витворта, который тоже, несколько неосторожно, указывал на «вероломство» Венского двора, Павел все более и более настраивался против Австрии, и потому склонялся выйти из коалиции. В конце ноября, заметив, что он зашел слишком далеко, Витворт попытался исправить зло, представив новые планы. Он предлагал субсидии на 60000 русских войск, в то время как Англия обязывалась угрожать берегам Голландии и Франции собственными своими силами. Ответом ему была сухая записка Ростопчина, исключавшая всякие переговоры по этому вопросу, и в то же время Суворов получил распоряжение вернуться со своими войсками в Россию.