Азиза Джафарзаде - Баку - 1501

Салим всей грудью вдохнул чистый, прохладный утренний воздух. Он отошел довольно далеко от скрытого от чужих взоров входа в пещеру, занял свой пост за скалой. "Ну ничего, тезка! бы - Султан Селим, а я - оборванец Салим! Но кровь моих родителей, кровь девушек, не успевших стать невестами, матерей, не увидевших свадьбы своих сыновей, белобородых старцев, чьи тела не отнесены в могилы на плечах внуков - нет, эта кровь неотмщенной не останется. Эту кровь отберу у тебя я - Салим! Клянусь этим утром, я, Салим, найду бога, я стану на земле его карающей рукой, его карающим мечом, слышишь, Султан Селим!" Утром Ибрагим уже пришел в себя. Молодой здоровый организм с помощью приготовленных врачом-дервишем отваров за ночь восстановил силы. Салим и его друзья от избытка счастья готовы были целовать руки врачу.

Через несколько дней Ибрагим уже мог свободно гулять, мог принимать участие в собраниях дервишей. В конце недели окрепшего Ибрагима тайно пригласил к себе его пир Нифталишах.

- Дитя мое! Я не обращаюсь к тебе, как к "эрену"27, ибо, хотя ты уже эрен, но для меня еще и дитя! Ты так дорог моему сердцу, что я чувствую себя не только твоим духовным отцом - я люблю тебя, как родной, кровный отец. Мое доверие к тебе безгранично, вот почему я хочу поручить тебе важное дело. Ты отправишься в Тебриз к шаху. Задул сильный и опасный ветер - как видно, кровь стоит на пороге обеих несчастных соседних стран. Сынок, любимое дитя мое! Султан Селим, чтобы разбить войско сына Шейха Гейдара, получил очень страшное оружие от англичан и французов. Сообщение, которое доставил нам наш человек из его дворца, передать нашей святыне - мы доверяем тебе и только тебе.

И с этими словами пир Нифталишах положил на плечо Ибрагима руку... После двухдневного молчания среди эренов пир Ибрагим примкнул к каравану...

17. КАРАВАН-САРАЙ

Караван-сарай Ибадуллаха считался самым чистым и благоустроенным. Вы помните, наверное, что именно здесь останавливался государь, когда перевозил останки своих предков в Ардебиль. Но тогда, торопясь за своими героями, мы не имели возможности подробно описать этот небезынтересный караван-сарай...

В любое время дня и ночи прибывший - если, конечно, у него были деньги, - находил здесь и дымящийся чай - кардамоновый, гвоздичный или имбирный, что кому нравилось, - кофе, горячий обед и свежий хлеб, уютные комнаты, чистые постели. Может, чего и лишил аллах владельца караван-сарая Ибадуллаха, зато уж в изобилии обеспечил его дочерьми и невестками. Жена его, начав рожать в первый же год после замужества, девять раз подряд благополучно разрешалась от бремени. Трижды рождались у них близнецы. Как только один из ребят подрастал, ему на спину тотчас же привязывали очередного младшего и в придачу давали в руки веник для уборки комнат. Жена Ибадуллаха Гюльсум была так же домовита и рачительна как и ее муж. Неразговорчивая, крепкая, работящая женщина - и обширный дом свой, и многочисленное семейство держала в примерном порядке. Из двенадцати их детей только одного унесла смерть еще в младенческом возрасте, остальные крепкие, пышущие здоровьем, росли привольно, бегали босиком, с непокрытыми головами. Теперь они уже достигли совершеннолетия, и Ибадуллах с их помощью расширил доставшийся ему от отца небольшой рибат Гарачи. Вокруг него возвели новые строения. Хотя Ибадуллах и женил уже всех шестерых своих сыновей, но никому не позволил отделиться от отцовского дома и дела. Ибадуллах выделил сыновьям по комнате, и все они всегда были у него под рукой, быстро и охотно исполняли его распоряжения. Одну за другой выдавая зам>ж подрастающих дочерей, он прибирал к рукам и зятьев - либо приобщая их к своему большому и шумному семейству, либо пристраивая к караванам, чтобы те занялись торговлей. Дочери и невестки с утра до вечера занимались приготовлением пищи для многочисленных приезжих, наводили чистоту в комнатах караван-сарая, убирали просторный двор, конюшню. При рибате Гарачи имелся и собственный колодец, редкий в этих местах и крепко, на века сделанный водоем.

Много воды утекло с того времени, о котором мы рассказываем Ибадуллах-ага и Гюльсум-нене, хотя и изрядно постаревшие, столь же прочно, как и в молодые годы, держали в руках бразды правления своим большим разветвленным хозяйством. Караван-сарай всегда был полон дервишей, караванщиков, купцов, путешественников и прочего бродячего люда. Вокруг караван-сарая стояли домики, в которых жили члены семьи Ибадуллаха. Верхний этаж рибата был отведен для именитых и богатых гостей, а в комнатках нижнего этажа размещались бедняки и дервиши; здесь же находились склады для хранения провизии.

Уже несколько дней как в рибат непрерывной чередой прибывали работорговцы - здесь они отдыхали перед тем как продолжить свой путь. В эти дни, когда в стране происходили чрезвычайно важные события, в караван-сарай прибыло и много дервишей.

Сегодня наступила очередь младшей невестки Ибадуллаха - Гюльяз печь чуреки в тендыре. Усевшийся на большом камне перед тендыром старый дервиш уже ждал своей доли ароматного хлеба. Невестка была молода и стройна как саженец. Широкая юбка, нарядная кофточка из шелковой ткани "дараи", алый с рисунком архалук делали ее еще краше. Проворными движениями женщина брала с лотка небольшие комки хорошо выбродившего и как раз в меру подошедшего теста и придавала им желаемую форму на раскаточной доске. Ее красные от хны руки порхали по этим мягким круглым комкам, разминали их, а глаза старого дервиша неотступно следили за ее руками и такими же круглыми и мягкими, как комки теста в ее руках, грудями. Ах, сбросить бы ему сейчас с плеч лет этак сорок, - как бы он потискал груди этой молодки своими сильными руками небось не хуже, чем мнет она сейчас тесто! Но то, что делает с человеком время, не сделает ни один враг... И теперь старик, чьи желания, увы, не совпадали уже с возможностями, лишь смотрел на женщину, и в помутневших глазах бесполезно пылал факел вожделения. Молодка все понимала; кокетничая, она словно делала одолжение смотрящим на нее. Чувствуя на себе горящий взгляд старика, она еще более проворно и деловито, с внутренним огоньком, наклонялась, налепляя чуреки на стенки тендыра, и вновь грациозно выпрямляла стан. Она забавлялась сластолюбивыми взглядами немощного старика, на ее раскрасневшемся от жара тендыра лице играла улыбка. Разжигая, чтобы развлечься, старческую похоть она ни на минутку не забывала о своем деле.

Первый вынутый из тендыра чурек женщина со смехом кинула старику на колени. Сколько изящества, сколько неги было в этом движении! Молоденькая кокетка знала, что она красива, и была уверена в неотразимости своих чар.

Старик изогнулся, будто выросший на руках Гюльяз и состарившийся кот, и поймал чурек в воздухе. Чурек был красен, как щеки стоящей перед ним молодухи, и мягок - тоже, верно, как она! Оторвав кусок чурека, старик поспешно положил его в свой беззубый рот. Нёбо с давно стертыми, потерявшими остроту деснами, утонуло в хлебе, как в вате. Подбородок старика забавно вздернулся до длинных белых усов, чуть не уперся в острый нос. Наблюдавшая краем глаза за тем, как старик жует чурек, молодуха не могла удержаться от смеха - она хохотала до упаду.