Азиза Джафарзаде - Баку - 1501

"... Вот-вот, как будто оба мы не знаем, что родных братьев Исмаила этот самый ближайший родственник убил собственными руками...". Боясь, что по глазам его можно прочесть все, о чем он думает, Мирзали поспешно заговорил:

- Я сказал посланцам шаха все как есть. Нога человека по имени Исмаил не ступала на мои земли. Хочешь, поклянусь, положив руку на Коран?

- Ну что ж! Я приму твою клятву, поеду к шаху, предстану перед ним и передам ее.

По приказу правителя Мирзали слуги принесли расписанный золотом Коран. Вместе с лахиджанским кази пришел войсковой молла. Мирзали встал и, как было принято по ритуалу, вышел в дворцовую баню. Вылив на голову три сосуда воды, - совершив положенное омовение, "очистился от скверны", взял в руки дестемаз6, вернулся к собравшимся. Согласно обычаю, возложил правую руку на Коран. Он старался не смотреть в сторону корзины, висевшей на крепкой ветке среди густой листвы раскидистого тутового дерева, что росло во дворе. Думая о том, чью руку он увидел во сне, взмолился про себя: "О шейх, о дух духов, о глашатай нашей веры, о глава суфиев. Дай мне силу и волю, во имя спасения от этих злодеев твоего продолжения - твоего ребенка, произнести клятву! Будь моим исцелителем!". А потом, трижды проведя ладонью по лицу, коснулся рукой Корана. В полной тишине, громко, чтобы каждое слово запечатлелось в памяти близко и далеко стоящих людей падишаха, проговорил:

- Клянусь святым Кораном! Исмаила ибн-Шейх Гейдара ибн-Шейх Джунейда нет на моей земле!

... Бахрам кази был храбрым полководцем. Он очень расстроился, что, не поверив словам прекрасного человека и такого же, как он сам, воина, заставил Мирзали дать клятву. "Странный у нас шейх, ей-богу! Двух детей своей родной тети уничтожил, и все еще сердце его не остыло. Теперь вот пустился следом за малым ребенком, как будто останься он в живых, страна погибнет. И меня поставил в неловкое положение, и уважаемого человека опозорил. К нему недоверие проявлено, а я посрамлен...". С этими мыслями Бахрам кази тяжело поднялся, кивнул правителю:

- Ты очень расстроил меня, дорогой Мирзали! Клянусь той священной книгой, на которой лежала сейчас твоя рука, - пока я нахожусь на службе у падишаха Рустама, дом твой будет в безопасности! Прости меня: нет на свете хуже доли, чем быть рабом приказа.

Сердце Мирзали забилось спокойнее. Он ласково ответил гостю:

- О чем ты говоришь, брат мой?! Разве я не понимаю, в каком ты положении? Да онемеют бесстыжие люди, которые сводят падишаха с пути, нашептывают ему на ухо заведомую ложь. Я ведь тоже, как и ты, человек подневольный: одна рука просит, другая - отталкивает...

Бахрам кази не мог задерживаться дольше. Попрощавшись с хозяином дома, вскочил на подведенного ему коня и выехал на ворота, к войску.

Не успели всадники удалиться на половину агача7, как правитель Мирзали бросился к висевшей на дереве "тюрьме" Исмаила, развязал веревки и спустил корзину на землю. Ребенок сидел, правда, вполне удобно, но кажущиеся теперь очень большими на бледном личике глаза смотрели напряженно. "Какой он бледный!.. Еще бы! Где видел он солнечный свет? В подвале?! Где он видел небо? В трубе! О-о, несчастный ребенок!"

Мирзали попытался улыбнуться:

- Сын мой, отныне нам нечего бояться. От всей души я верю словам Бахрама кази. Пока он находится на службе у шаха - в безопасности и наш дом и, главное, ты. Но все равно не следует забывать об осторожности: не бывает ведь ноги, которая не спотыкается, языка, который не заплетается.

Исмаил вылез из корзины. Волнение, которое он пытался скрыть, еще не прошло. Но оставлять слова правителя без ответа маленький шейх не захотел: "Пусть знает, что я понимаю, как он потрудился ради меня". Сказал:

- Я все слышал. Пусть сам имам Али вознаградит тебя!

- Да услышит тебя аллах!

И Исмаил остался во дворце Мирзали еще на полных шесть лет...

* * *

Впереди ехал Байрам-бек Гараманлы. Всю равнину заняло следующее за ним войско. Перегоняя друг друга, самозабвенно скакали всадники, казалось, это были участники скачек, наконец-то нашедшие обширную площадку и на радостях пустившие коней вскачь...

Доехав до реки, Байрам-бек остановился. Обернулся к проводнику Гусейну, почтительно державшемуся на расстоянии от него:

- Это Кура?

- Да, бек!

- И она течет так спокойно?!

- Не смотри на это кажущееся спокойствие, бек, она так же бурна, как и ее имя8.

- Трудно будет переправиться через эту реку?

- Да буду я твоей жертвой, бек, да!

- Что же делать?

- Другого пути нет. Самое мелкое единственно годное для переправы место - здесь.

- Какое же это мелкое? - удивился Байрам-бек, натягивая повод коня.

Тем временем войско уже нагнало их. Кто поил коня на самом берегу, а кто, спешившись, жадно пил куринскую воду. Многие смывали пыль после трудной дороги. Байрам-бек продолжал сидеть в седле. Он колебался, язык не поворачивался отдать приказ о переправе. Дух захватывало от одной мысли, что надо направить коня в эту бесшумно текущую, темную и быструю воду.

Внезапно стоявшие позади всадники расступились. К берегу подъехал юный падишах. Лицо его было прикрыто вуалью: люди не должны осквернять взглядом божественного лика сына Шейха Гейдара. Не поднимая вуали, всадник приблизился к Байрам-беку Гараманлы:

- Почему остановились, почему не переправляетесь?

- Мой повелитель, я опасаюсь пускать коней в эти воды. Думаю: может, найдем более удобное место для переправы?

- А что говорит проводник?

- Он считает это место подходящим.

"Гиблеи-алем" - "святыне мира"9 - было четырнадцать лет. Но те, кто, не зная о его возрасте, видел мальчика в седле, сочли бы, что ему не меньше двадцати. Высокий, хорошо сложенный, гибкий станом Исмаил в тяжелых военных доспехах походил на молодого богатыря.

Юный шейх решительно вскинул голову. Сквозь прорези в вуали бросил острый взгляд на Байрам-бека Гараманлы: "В твоем сердце, как видно, не горит костер злобы и гнева против врага. Ты не отбывал, конечно, в младенчестве ссылку вместе с матерью и братьями в сырых подземельях крепости Истехр. Не тебе служили подушкой камни, а одеялом - облака. Не тебя, разумеется, прятали от каждого шороха. Не вешали на дерево, посадив в корзину. Твои два брата и весь твой род - мужчины, женщины, взрослые и дети - не были уничтожены, нет! Иначе бы ты не колебался. Тебе, как видно, не говорили, что ради святой веры можно и жизнью пожертвовать. Я же, прошедший через все это, полон ненависти к врагу. Я могу!"

- За мной! - крикнул юный повелитель, поднял хлыст и первым направил своего коня в величавую реку. За ним, восхищенные отвагой молодого военачальника, не раздумывая, двинулись Байрам-бек, Чая-султан, Гаитмаз-бек, Хулафа-бек, дядька Гусейн-бек, Див Султан и другие. Переправляясь следом за Исмаилом через реку, они вдруг услышали какую-то мелодию. Дядька Гусейн, неотступно сопровождавший юного падишаха, дал знак не шуметь, прислушался. Голос Исмаила окреп: он пел, чтобы воодушевить свою армию, приободрить близких ему людей: