Анатолий Левандовский - Дантон

Коллеги по Ратуше указали ему на дверь.

Кампания оказалась полностью проигранной. Но Жорж Дантон, если даже его и смущало столь дружное противостояние, не подал виду. Он был бодр и дерзок, как обычно. Его голос не потерял своей силы. Он знал, что впереди ждет новая борьба.

Летом и осенью 1790 года по всей стране прошли волнения. Недовольство охватило часть армии. Возмутился гарнизон Нанси. Восстали моряки Бреста.

Власти жестоко расправлялись с недовольными. Улицы Нанси были залиты кровью революционных солдат. Целые подразделения отправлялись на каторжные работы. Учредительное собрание поспешило санкционировать все карательные действия военных властей, а кровавому генералу Буйе, душителю нансийского выступления, была объявлена благодарность.

Иначе отнеслась к этим событиям демократическая общественность страны. Крайняя левая Ассамблеи во главе с Робеспьером бурно протестовала. По всем секциям Парижа прошли демонстрации. Народ возлагал ответственность за голод, нужду и бесконечные репрессии в первую очередь на реакционеров министров.

Министр финансов Неккер, давно ставший оплотом контрреволюции и не раз уже подвергавшийся беспощадным разоблачениям со стороны Марата и Демулена, первым сообразил, что старому кабинету не удержаться. 3 сентября он подал в отставку и покинул Францию. Но другие члены Государственного совета, в особенности ненавистный военный министр Латур дю Пэн, и слышать ни о чем не хотели. Они продолжали свою прежнюю политику.

Тогда поднялся Париж. Во главе с демократической секцией Моконсей все 48 районов столицы объединили свои усилия и решили подать коллективную петицию Учредительному собранию. Душой этого дела стал Дантон. Он в качестве секретаря общего собрания комиссаров секций редактировал адрес. Он же выступил в Ассамблее как оратор от лица всей депутации. Это произошло 10 ноября.

Речь Дантона была смелой, сильной и прекрасно аргументированной. Он дал уничтожающую оценку кабинету в целом, после чего с едкой иронией охарактеризовал отдельных министров.

В зале стоял невообразимый шум. Правые свистели, шикали, кричали и требовали, чтобы оратору заткнули глотку.

Но заткнуть глотку Дантону было невозможно. Его голос перекрывал все, и он говорил до тех пор, пока не исчерпал своей темы. Последняя часть его речи, произнесенная под аплодисменты крайней левой Собрания, была исполнена гнева и призывала к немедленной отставке министров.

– Вы, – обращался он к министрам, – недостойны общественного доверия хотя бы потому, что остаетесь у власти во время процесса, который мы начали против вас!..

Дантон вышел из Ассамблеи с гордо поднятой головой. Он имел для этого все основания. Он оказался победителем. Правительство дрогнуло перед силой общественного мнения, и через несколько дней два министра из трех, ославленных Дантоном, в том числе ненавистный Латур дю Пэн, подали в отставку.

Итак, неустрашимый Дантон, вместо того чтобы спасовать и отойти в тень, вновь заявлял о себе всей Франции. И не только заявлял – он добился осуществления намеченной цели.

Кордельеры, в восторге от мужества и талантов своего экс-председателя, приготовили для него награду: 24 ноября ему предложили пост командующего батальоном национальной гвардии секции Французского театра, ставший вакантным вследствие ухода Ла Вийета.

Друзья Дантона были в восторге. Ведь таким образом Жорж попадал в прямое подчинение к Лафайету, который был главнокомандующим! Уж теперь-то он насолит своему начальнику! Увидите, как попрыгает и повертится этот лицемер Мотье [6] [6] Одно из имен Лафайета. , как он справится с таким подчиненным!

Дантон умерил пыл своих соратников. Он отказался от предлагаемого поста. Время «капитана Дантона» прошло. Теперь для него подобная должность не была находкой. Кроме того, он не желал погрязать в мелких интригах, когда впереди маячило нечто несравненно более заманчивое: в январе следующего года ожидались выборы в Департамент.

Согласно новой административной реформе Совет парижского департамента, или просто Департамент, был одной из главных административных пружин управления столицей и ее округом. По своей значимости Департамент соперничал с Ратушей. Учредительное собрание смотрело на него как на свой вернейший оплот.

Нечего и говорить, что Департамент комплектовался из архиумеренных деятелей, как их называли, «людей восемьдесят девятого года» [7] [7] По названию «Общества 89-го года» – клуба, основанного в 1790 году. . Выборы в этот орган были двухстепенные: «активные» граждане на секционных собраниях выдвигали выборщиков, которые затем, из своей среды избирали советников Департамента. При подобной двойной фильтрации ни один лидер демократического направления не мог рассчитывать на место в этом Совете. Казалось бы, меньше, чем кто другой, мог рассчитывать на него «бешеный» Дантон, в особенности после всех его летних невзгод. И, однако, Дантон с упорством включился в новую кампанию.

Прежде всего ему удалось получить мандат выборщика, которым наградила его секция Французского театра. Этого после ноябрьских событий добиться было нетрудно, но этого было, конечно, еще очень мало. В коллегии выборщиков Жоржа встретили крайне враждебно. На него здесь смотрели как на чужака.

Начались голосования.

День за днем, тур за туром умеренные проводили своих кандидатов.

15 января прошли Талейран и Мирабо. Дантон, разумеется, провалился.

В следующих турах – 21, 22, 24 и 25 января – он также неизменно проваливался.

28-го он вдруг получил неожиданно большое число голосов и чуть не набрал нормы.

31 января, в последний день выборов, ко всеобщему изумлению, он был избран…

Что же такое вдруг произошло? Почему люди, из которых каждый порознь не мог говорить о Дантоне иначе, как с пеной у рта, все вместе, хоть и после долгого скрипа, проголосовали за него?..

Всякому было ясно: здесь что-то не так, в основе лежит какая-то закулисная игра. Но какая?

Этого пока никто не знал.

В состав Департамента были избраны такие столпы порядка, как Талейран, Мирабо, близкий к Барнаву Александр Ламет, Сиейс и им подобные. Среди столь определенных фигур Дантон, разумеется, выглядел белой вороной.

Однако он не растерялся.

При вступлении в должность 2 февраля 1791 года он написал письмо на имя председателя департаментских выборщиков, которое просил огласить с трибуны. Письмо это, прочитанное при всеобщем гробовом молчании, показалось столь странным и даже невероятным, что по требованию выборщиков секретарь был вынужден перечитать его дважды.

В этом письме достойный трибун кордельеров достойным образом доказывал свои верноподданнические чувства. Он заверял правительство, что не обманет его надежд и будет следовать только голосу «разумной умеренности, для того чтобы пользоваться плодами нашей прекрасной революции». Он клялся, что всем своим существом предан «нации, закону и королю» и что сделает все от него зависящее, чтобы «оберечь конституцию».