Жоэль Грисвар - Мотив меча, брошенного в озеро: Смерть Артура и смерть Батрадза

Древний грозовой миф, Кухулин является также громом и ветром. Боевой клич Батрадза сеет ужас среди его врагов, и сказители уподобляют его грому: «Гром от крика Батрадза раздавался еще в лесу, а он (речь идет о Мукаре) был уже рядом с ним» 99. Этот «потрясающий» крик характерен и для Кухулина: «…из его горла раздался крик героя; бледнолицые, козлоподобные духи, феи долин, демоны воздуха отвечали ему, приведенные в ужас этим могучим криком» 100. Но еще более «многозначительным», чем этот крик, является трюк с «тремя громовыми играми». Так, в величественной сцене его смерти «Кухулин подъезжает на своей колеснице и производит три громовые игры: гром сотни человек, гром трех сотен человек, гром три раза по девять человек. Как будто взмахом метлы разметало перед ним врагов в долине Муртемне…»101 Портрет в Téin bé Cualngé, обширные отрывки из которого мы воспроизвели выше, заканчивается следующей фразой: «Потом он загрохотал так, как это могли бы сделать сто, потом двести, затем четыреста человек» 102. Помимо Гае бога [Gae bog], волшебного «ранцевого дротика», из оружия он предпочитает пращу. С помощью этого грозного оружия он бросает свое «дважды переплавленное железное яблоко». Этот шарик, с которым он не расстается с самого юного возраста и с помощью которого он побеждает в играх сыновей уладов, мог быть всего лишь перевоплощенной молнией: он пробивает стальные щиты, лоб жертвы и вышибает мозги из затылка таким образом, что сквозь дыру в голове виден свет103. Когда Айлиль [Ailill] и Медб вступают в торг с героем, они обещают ему возвратить украденных молочных коров и плененных рабынь «при условии, что он больше не будет использовать свою пращу против (их) войск, так как шумная, как гром, игра, которую он разыгрывает над ними каждую ночь, не доставляет удовольствия» 104. Несомненно, мы имеем здесь больше, чем простой стилистический прием. Таким образом, идентификация Кухулина с древним грозовым миром нам представляется одной из самых обоснованных, тем более, что он является не только молнией и громом, но и ветром, дыханием бури. Мы уже встречали эту характеристику у Батрадза: когда герой хочет наказать нартов за убийство своего отца, наряду с другими заданиями он заставляет их наполнить сапоги Хæмыца пеплом от шелка. «День и ночь они жгли все шелковые ткани, но едва ткань превращалась в пепел, как появлялся Батрадз: он превращался в ураган и своим дыханием развеивал плоды столь тяжкого труда»105, и «игра» возобновлялась до тех пор, пока у нартов не закончился весь шелк… В другом эпизоде, представляющемся более поздним вариантом стрелы, посланной в крепость Хыз, Батрадз приказывает нартам поместить его, как ядро, в гигантскую пушку; оружейной прислуге, которая беспокоится о том, как они узнают, что он уже достиг конца ствола, и спрашивают его об этом, он отвечает: “Я кашляну”. “Нарты протолкнули его в ствол, и когда его колени коснулись заряда, он кашлянул, и с его кашлем из пушки вылетел ураган, разбросавший нартов в четыре стороны света, убив одних и покалечив других”106. В одной небольшой сцене Сватовства Кухулина к Эмер сказочный воин вместе со своими товарищами Лоэгере и Конхобаром, которые чуть не сложили там головы, исполняет ловкий трюк, заключавшийся в том, чтобы “улечься на плоский камень, в котором было просверлено маленькое отверстие, и надуть через это отверстие четыре бурдюка”107. Как не признать в этом фокусе традиционные атрибуты Бога ветров, пещеру и бурдюк? Еще раз подтверждается уравнение Батрадз = Кухулин = Грозовой миф. Правда, один атмосферный элемент, кажется, отсутствует в этой картине грозы: дождь! Однако в рассказе Больной Кухулин, прикованный к постели, где Фанд [Fand] поет длинную поэму в честь героя, выделяются два следующих стиха: «Долгий и красный кровавый дождь, / Падающий рядом с деревьями — это знак его присутствия» 108. Простой образ? Чистый символ? Может быть. Но в то же время, когда Батрадз утверждает, что он убил Сайнæг-æлдара, недоверчивая Сатана указывает ему, что, если это действительно так, ветер принесет пряди золотых волос и кровавую изморось. «На следующий день, спозаранку, Сатана встала и поднялась по тропинке до высотки, откуда ей был виден весь горизонт: ветер нес пряди золотых волос, и падала кровавая изморось» 109. Что это, только совпадение?

А яркий образ молнии и прекрасный и парадоксальный мотив тающего снега! Кухулин, героически охраняя в одиночестве страну уладов, убивает каждую ночь сотню вражеских воинов. Однажды ночью выпало столько снега на провинции Ирландии, что они приняли вид побеленной доски. «И Кухулин сбросил двадцать семь затвердевших как восковые пластинки рубах, которые он носил на теле под шнурками и веревками. Он не хотел, чтобы его столь ясный рассудок помутился, когда он вспыхнет. Сильный пыл Кухулина и жар его тела растопили снег вокруг него на расстоянии тридцати футов. Его гнев, его воинственный пыл и жар его тела были столь сильны, что его возничий не мог оставаться рядом с ним»110. Некоторое время спустя Ман [Mane], посланник Айлиля и Медб находит Кухулина «…сидящим на снегу, который доходил ему до пояса и таял вокруг него на расстоянии одного локтя, так силен был жар его тела»111. И здесь живописность — только облачение мифа, а его знаковое значение тем более ясно фиксируется в нашем сознании, что эти два упоминания, кроме одного исключения112, являются единственными упоминаниями снега во всем обширном эпосе Téin! Оригинальность и редкость такого мотива делают его ценным для сопоставительного исследования, подобно мотиву Девятидневного обета или чанов с водой. Впрочем, этот столь особенный мотив обнаруживается также в Сказаниях о нартах, где он характеризует героя, ставшего нам уже близким, Батрадза. Бедзенаг, сын Слепого Великана, вмешивается в игры и танцы нартов, оскорбляя их; «в этот момент сын Хæмыца Батрадз сидел на вершине горы, положив голову на ледник, чтобы остудить свою сталь… Он оторвал половину ледника, положил ее себе на голову, чтобы она не слишком перегрелась, и налетел как орел на Зилахар113. Ледник таял, водопады стекали с двух сторон по его лицу»114. В подробном, но искаженном варианте смерти Хæмыца утренний Ветер сообщает Батрадзу об убийстве его отца, и Батрадз бросается вниз с небес: «Он так сильно горел при спуске, что оторвал половину ледника и положил его себе на голову»115. Разве предосторожность, принятая обоими персонажами, кельтским и осетинским, не представляет своей исключительностью и даже своей причудливостью трудно оспоримое доказательство идентичности двух героев? e) Подвиги Батрадза и приключения Кухулина

Батрадз и Кухулин, оба сорвиголовы, истребители великанов, побеждают как за счет живости ума и дьявольской ловкости в играх, так и благодаря своей геркулесовской силе116. Как кельтская «молния» укрощает голыми руками Серую Махи и Вороную Махи, так и нарт покоряет белого коня Уона117. Мы согласны с тем, что эти характеристики неотъемлемы от эпической или легендарной функции, и их упоминание не может иметь большого веса в нашем анализе. Иначе обстоит дело с кубком храбрецов. Сюжет Пира Брикриу заключается в борьбе, которая противопоставляет в различных перипетиях Конала, Лоэгере и Кухулина, борьбе за получение Доли героя; эта отборная часть присуждается воину, подвиги которого подтверждают его превосходство и, в конце концов, она достается Кухулину. Помимо этой лучшей части, вырезаемой в начале пира, это превосходство символизируется по решению Медб “кубком червонного золота, наполненным редким вином; на ножке его птица из драгоценных камней, глаза которой из тех драгоценных камней, что извлекают из головы дракона»118. У нартов тоже есть волшебный кубок, Нартамонгæ или Уацамонгæ, «Указатель героя», который обладает способностью то быть неисчерпаемым, то подниматься на пирах и переноситься сам по себе к губам самого храброго и самого «правдивого». Ж. Дюмезиль убедительно сопоставляет Уацамонгæ с кубком храбрецов, который Геродот отмечал у скифов119. Заслуги Батрадза, который в сказании о сокровищах предков120 называется лучшим из нартов, позволяют его отцу увидеть, по странному феномену родственной солидарности, как чудесный кубок поднимается к его губам121. Естественно, следует связать Уацамонгæ нартов с кельтскими волшебными кубками. Таков, например, в ирландских и галльских рассказах рог для питья, неисчерпаемый и служащий для испытания верности жен или правдивости мужчин; таков котел изобилия, в котором не закипает еда для труса122. Это новое «совпадение» нам представляется тем менее случайным, что оно не является единичным.