Жоэль Грисвар - Мотив меча, брошенного в озеро: Смерть Артура и смерть Батрадза

Остаются менее туманные и явно менее гипотетичные, чем эти пережитки, рассказы Саги о Карле Великом, рассказы Ронсеваля (лесса XLIV) и рифмованные версии Роланда. Однако мы должны отметить, что эти тексты содержат значительные расхождения. В скандинавском тексте и в провансальской поэме Карл Великий бросает свой меч после смерти Роланда, а в наших рифмованных рукописях (C, V7, T) и в романе Гальена Роланд сам это делает перед смертью. Значит, преданий, таким образом, должно было быть два? Которому следовал наш утраченный Роланд? В свою очередь, автор Смерти Артура, должно было, «скрестил» оба варианта: а) Меч брошен другим персонажем, а не героем… б)…перед смертью этого героя.

На самом деле, не безразлично, совершен ли этот поступок героем или другим человеком, до или после его смерти. Спрашивается, почему Артур не бросил сам свой меч в озеро? Почему Грифлет, «добрый спутник», пытается в этот священный миг обмануть своего сеньора? Почему Артур знает, что должно случиться чудо? Почему, находясь на берегу моря, он заставляет бросить Эскалибор в озеро, расположенное на холме в некотором удалении от того места? И, наконец, почему он бросает свой меч в это озеро, если это только для того, чтобы «недостойные» не завладели им? Было бы проще и столь же эффективно забрать его со своим конем и другим оружием на волшебный корабль.

Можно было бы продолжить небольшую игру нескромных вопросов, но этот простой перечень уже достаточен для того, чтобы почувствовать пропасть, которая разделяет наш роман от Песни о Роланде. Свести поступок Артура к такой сжатой схеме: он бросает свой меч в воду потому, что никто не достоин обладать им после него, значит низвести миф на уровень анекдота. В эпических текстах бросок меча в воду представляет собой только подручный способ, рассматриваемый как последнее средство, потому что невозможно сломать этот меч; это всего лишь крайнее средство, иной выход из положения. Именно наличие жидкого элемента — и это очень заметно ощущается в рифмованных версиях — подталкивает героя к этому решению: ручей или болото находятся рядом случайно и представляют собой только подходящий тайник. В Смерти Артура случайность уступает место судьбе: старый король знает, что на вершине холма есть озеро, и решение о том, чтобы бросить туда меч, предшествует обнаружению воды. В то же время в Саге о Карле Великом, как и в Ронсевале, эпизод не строится вокруг этого мотива; он организуется вокруг центральной темы испытания меча, для которого бросок меча — всего лишь бледное завершение. В норманнской обработке семь рыцарей пытаются сначала по приказу императора вынуть меч из руки Роланда, но тщетно; только убедившись в бесплодности их усилий, Карл подходит к телу и без труда берет меч из руки своего племянника14. Что же касается провансальского поэта, даже если он исказил, несомненно, невольно, первоначальный смысл поступка (знак избранности), он в не меньшей степени свидетельствует в пользу такой же интерпретации15. А что думать о «ханжеской скаредности» Карла Великого Саги, который забирает рукоять с мощами и выбрасывает только лезвие? Мы оказываемся здесь в узкой, рационалистической, расчетливой области смертных людей, а кончина Артура представляет блеск и торжественность больших литургий: она имеет отношение к апофеозу божества.

Эти краткие размышления, этот предварительный набросок анализа, который будет возобновлен и развернут ниже, в достаточной степени показывают хрупкость рассмотренной гипотезы: если эпическое произведение, исчезнувшее сегодня, использовало первоначально тот же мотив, что и роман (что и надо будет показать), следует допустить, что оно его получило, так сказать, «из вторых рук», сильно искаженным и обедненным, уже лишенным своего героического наряда. Коль скоро это так, можно ли обоснованно предположить, что артуровский романист покрыл a posteriori мифологической мишурой скелет, который ему предлагал утерянный эпос? Влияние утерянной версии Песни о Роланде представляется маловероятным. В конечном итоге, признаем, что подобное «объяснение» никогда никого не удовлетворяло и особенно Ж. Фраппье, скептицизм которого проявляется в каждом его слове. И если он к нему присоединяется, то только из-за отсутствия лучшего и почти поневоле: «Даже если Смерть Артура сочетает в себе влияние Роланда и влияние Квесты [Queste], источники эпизода нельзя еще считать исчерпанными; маловероятно, чтобы его мифический колор был непосредственным результатом французского воображения XIII века. И в этом случае представляется возможным продолжение кельтской традиции, сплавленной с другими влияниями

«16. Будучи большим, чем простая интуиция, эта глубокая и непоколебимая убежденность в подспудном присутствии кельтского мифа в смерти и персонаже Артура, страстная убежденность, оживляющая многие страницы études…17, должна была однажды сорвать пурпурные покровы и пробудить спящих полубогов.

В сердце Кавказа живет очень небольшой народ — осы [Osses] или осетины [Oss#/tes]. Единственные в пестроте северокавказских народностей, они говорят на индоевропейском языке и являются последними потомками, скрывшимися, запертыми на Кавказе, этнических групп, которых Геродот и историки или географы античности называли скифами или сарматами и которые во время великих нашествий прошли через всю Европу до Франции под названием «аланы»18. Эти горцы, последние потомки «иранцев Европы» были одним из самых консервативных индоевропейских народов; в частности, они сохранили до наших дней обширный свод народных эпических сказаний, который называется «Сказания о нартах» или «Нартские сказания». В течение столетия просветители предпринимали попытки собрать и опубликовать эти рассказы19. В краю их происхождения20, у осетин, нарты — это сказочные герои очень давних времен, в которых анализ вскрывает многие мифологические черты. Они разделены на три основные фамилии: Æхсæртæггатæ, Алæгатæ и Боратæ. Эти три нартовских рода распределяются точно в соответствии с индоевропейской концепцией трех функций: физическая сила (воины), мудрость (магикорелигиозное знание), экономическое благосостояние (богатые). В недрах этой трифункциональной структуры рождаются, живут и умирают герои колоссального роста, наделенные сверхчеловеческими способностями: они понимают язык птиц, обладают волшебным оружием, чашами, едой и т. д. Большинство из этих сказаний стройно оформляется в «циклы» вокруг героя, который играет в них главную роль: цикл Урызмæга, цикл Созрыко, цикл Батрадза.

Батрадз — один из самых значительных героев, один из тех, «мифические» черты которых наиболее маркированы; он является любимым героем осетин и не существует за пределами Осетии. Его самые знаменитые приключения выкристаллизовываются вокруг смерти его отца Хæмыца и мести за него. Ответственность за убийство Хæмыца, впрочем, недостаточно точно установленная, возлагается то на всех нартов, то на двух-трех человек, называемых поименно. В любом случае Батрадз требует от нартов платы за кровь своего отца, назначая им определенное число титанических работ: так, он заставляет их заполнить сапоги своего отца пеплом от шелка, но как только полотна догорают, Батрадз развеивает пепел и использует эту уловку до тех пор, пока у нартов не заканчивается весь шелк. Тогда он требует, чтобы ему принесли четыре балки и четыре столба из дерева, которое существует в природе только в виде кустарника; нарты не могут удовлетворить эти требования, и тогда Батрадз начинает их избивать: