Михаил Брайчевский - Утверждение христианства на Руси

Привлекает внимание дублирование текста в изложении иудаистской позиции. Сначала Владимир спрашивает у проповедников: ””То кде есть земля ваша?” И получает довольно странный ответ: ”Въ Иерусалимђ”. Онъ же рече: ”То тамо ли есть?” Они же рђша: ”Разгнђвалъся Богъ на отци наши, и расточи ны по странахъ, грехъ ради нашихъ, и предана бысть земля наша хрестьяномъ”. Владимир отвечает: ”То како вы инђхъ оучите, а сами отвђржени Бога?”” [250, с. 73].

К этой же теме будущий неофит обращается еще раз — в разговоре с греческим философом: ”Рече же Володимръ: ”Придоша къ мнђ Жидове, глаголюще: яко Нђмьци и Грђци вђруть, его же мы распяхом”. Философъ же рече: ”Воистину в того вђруемъ; тђхъ бо пророци прорькоша, яко Богу родитися, а другии распяту быта, и третьи день въскреснути и на небеса възити: Они же ты пророкы избиваху, а другая претираху; егда же събысть ся проречение ихъ, сниде (Богъ) на землю, и распятье приять, и въскресе, и на небеса възиде, а сихъ же ожидаше покаянья за 40 лђтъ и за 6 не покаяшася. И посла на ня Римляны, грады ихъ разъбиша, а самђхъ расточиша по странамъ, и работать въ странахъ” [там же, с.74].

Получается очевидная несообразность. Киевский правитель ставит перед иудаистскими проповедниками неприятный для них вопрос и добивается от них саморазоблачающего ответа. Однако в дальнейшем он как бы забывает об этом и выслушивает сентенцию еще раз от Философа в более подробном изложении. Подобная несогласованность не могла случиться с автором оригинального текста — каким бы малоопытным литератором он ни был. Понятно, что один из цитируемых фрагментов не принадлежит авторам ”Сказания”, а в ключен в текст из другого источника, а другой — не совсем удачная реплика этой инъенктуры.

Заимствован, безусловно, второй фрагмент, непосредственно связанный с ”Речью Философа”. Во-первых, он более детальный, причем детализация отнюдь не является результатом амплификации (расширения текста). Во-вторых, антииудейский сюжет, как неоднократно подчеркивалось, для Х в. является анахронизмом, поэтому первоначальный вариант не мог касаться Владимира Святославича. В-третьих, по своему характеру фрагмент, посвященный иудаистской миссии, отличается от фрагментов, где действуют проповедники — мусульмане и латиняне.

Итак, шов между авторским текстом ”Сказания” и выдержкой из ”Летописи Аскольда” проходит не через начало ”Речи Философа”: ”По семъ прислаша Грђци къ Володимиру Философа, глаголюща сице: ” Въ начало испђрва створi Богъ небо и землю… '” (курсив мой. — М. Б. ), а немного выше — через фразу: ””… и суть не исправилђ вђры // Рече же Володимиръ: ”придоша къ мнђ Жидове, глаголюще…” ” [там же, с. 73—74].

Отметим: в ”Обычном житии” (и в ”Слове, како крестился Владимир …”) фигурируют только три альтернативы: латинская, исламская и православная, иудейская отсутствует. Посланцы Владимира в 987 г. могли бы реально наблюдать отправления по латинскому обряду в западных христианских странах, мусульманские — в мечетях на Волге и греческие — в Византии. Они не могли воочию видеть синагоги в Хазарии, ибо она в то время уже была исламизирована; зато, вероятно, действовали синагоги в самом Киеве. Изложение ”Жития” отражает начальную стадию формирования ”Владимировой легенды”, не зависимую от ”Летописи Аскольда”; заимствования из текста последней относятся к более поздней стадии.

Включив в состав легенды ”Речь Философа” с теологической преамбулой, книжники Ярослава тем самым ввели четвертую альтернативу. На изложении второго эпизода (помещенного в летописи под 987 г.) это не отразилось. Однако новонаписанный фрагмент, посвященный миссиям в Киеве, уже не мог обойти иудейскую тему. Таким образом, пришлось вводить талмудистскую проповедь и ответ Владимира, для чего был еще раз использован заимствованный текст.

Отметим еще один момент, очень важный с точки зрения интерпретации исследуемых текстов. Концепция ”равноапостольности”, разработанная киевскими книжниками первой половины XI в. во главе с Иларионом Русином, исключала какую-либо роль миссионеров и чудес в обращении Владимира [413, с. 95]. Вводя в ”Сказание” эту тему, явно спровоцированную ”Речью Философа”, авторы ”Древнейшего свода” тем самым вступили в противоречие с главной основой концепции, которую они должны были обосновать и утвердить. В этом, думается, убедительно просматривается механизм работы летописцев Ярослава, которые явно не справились с обрабатываемым материалом.

То же можно сказать и о самом чуде, введенном на той же стадии формирования легенды. Речь идет о болезни Владимира, которая, согласно ”Сказанию”, послужила последним толчком к обращению киевского князя.

В ”Житии” это выглядит иначе: ”И посласта царя Анну, сестру свою, и съ нею воеводы и прозвутеры, и прiидоша в Корсунь. А Володимеръ разболђся. Епископъ же съ попы Корсуньскими и съ попы царицины, огласивше, крестиша и въ церкви святого Иякова в Корсунђ градђ, и нерекоша имя ему Василеи. И бысть чюдо дивно и преславно: яко възложи руку на нь епископъ, и абiє цђлъ бысть отъ язвы” [42][180, с. 228].

Совершенно очевидно, что две выделенные нами фразы о болезни вставлены в этот отрывок. Крещение происходит независимо от болезни. Чудо явилось после обряда и не играет никакой роли в поведении князя и в принятии им окончательного решения. Считаем, что в первоначальном изложении (Анастаса Корсунянина) тема болезни и выздоровления вообще отсутствовала. Позднее под влиянием агиографической литературы в текст введены два предложения, которые читаются в ”Обычном житии”. Авторы ”Древнейшего свода” расширили этот сюжет, явно не без участия ”Летописи Аскольда”, вновь вступив в противоречие с Иларионовой концепцией ”равноапостольности”.

Факт заимствования ”Речи Философа” из ”Летописи Аскольда” определенным образом ориентирует наше сознание. Возникает вопрос, какие еще фрагменты из нее были использованы автором ”Древнейшего свода”. В частности, обратим внимание на два отрывка из ”Повести временных лет”, посвященных знакомству киевских послов с выдающимися памятниками и достопримечательностями византийской столицы, — в одном случае, при Олеге Вещем, в другом — при Владимире Святом.

Первый отрывок читается под 911 г. после сообщения о подписании соглашения Руси с греками. Император Лев Философ показал послам ”церковьную красоту, и полаты златыя и в нихъ сущая богатьства: злато много, и паволокы, и камђнье драгое, и страстии Господнии вђнђць и гвоздье, и хламиду багряную, и мощи святыхъ, оучаще я к вђрђ своеи, и показающе имъ истинную вђру. И тако отпусти я въ свою землю” [250, с. 28].

Второй отрывок, помещенный под 987 г., является частью повествования о делегации киевских бояр, которая знакомилась с чужими верами. Узнав о приходе посланцев, император ”наоутрђя же посла къ патрђарху, глаголя сице: ”придоша Русь, пытающе вђры нашея, да пристрои церковь и крилосъ, и самъ причинися въ святительския ризы, да видять славу Бога нашего”. И си слышавъ патрђархъ, и повелђ созвати крилосъ всь, и по обьчаю створи празникъ, и кадила вьжгоша и, и пђния ликы составиша, и иде и царь с ними во церковь и поставиша я на пространьнђ мђстђ, показающе красоту церковьную, и пђнья, и службу архиерђискыи, предстоянья дьяконъ, сказающе имъ служение Бога своего. Они же въ изоумђньи бывше, и оудивившеся, похвалиша службу ихъ” [там же, с. 93—94].