Александр Эртель - Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

- Счастье! - горько проговорил Николай, и ему ужасно захотелось плакать, броситься к ногам Веруси, рассказать ей все, все... испытать если не прелесть любви, так прелесть жалости от той, которая любила его. Он теперь знал совсем наверное, что она любила его.

- Послушайте, вы что-нибудь говорили Еферову о Якове Ильиче? - спросила Веруся, помолчав.

- О каком Якове Ильиче?

- Ну, о Переверзеве?

- Ах, да!.. Я показывал часть вашего письма.

- Напрасно. Вы были не вправе делать это.

- Но почему же? Илье Финогенычу да не показать?

- Не понимаю, чем он заслуживает такое доверие.

- Илья Финогеныч?

- Да, господин Еферов. Он уж мне сообщил, что Яков Ильич кулак. Как это похоже!

- Что вы, Вера Фоминишна?.. Конечно, кулак!.. Только с иностранным клеймом.

- Не знаю... не вижу.

- Да помилуйте!.. От вас ли я слышу такие слова?..

На мужицкие деньги образование получил, да мужика-то этого под гнет!

Девушка скептически пожала плечами.

- В этом надо еще разобраться, - холодно возразила она, - деньги ск крестьян он не тянул на свое образование, работать на себя не заставлял... Вообще с ним можно спорить, но все-таки не кулак же он.

- Кулак!

У Веруси затрепетали углы губ.

- Мы не согласимся, и лучше не говорить об этом, - сказала она. Оскорблять легко, оспаривать трудно. Он очень, очень порядочный человек.

- Однако перемена произошла в ваших мыслях! - насмешливо воскликнул Николай, чувствуя, что снова овладевает им какая-то угрюмая злоба.

- Может быть.

- Прежде вы были не такая.

- Вероятно.

- Что ж, Вера Фоминишна, остается радоваться, что так сложилось. Пути наши не только снаружи раздвоились, но и внутри: разным богам молимся!

- О, конечно, разным! - значительно сказала Веруся.

Голоса у обоих все повышались, лица загорались негодованием, взгляды становились неприязненными и чуждыми.

Вдруг Веруся точно спохватилась, усталая, печальная улыбка появилась на ее губах. - Знаете что? - сказала она. - Полно говорить об этом. Давайте поговорим лучше о прошлом... Ведь так было хорошо, не правда ли? Вообразите, кабак-то все-таки открыли, и Шашлов Ерема преисправно помогает отцу... Вот мы научили грамоте-то на пользу!.. Но зато Павлик... помните, сын Арсения?., прелестный, удивительно прелестный мальчик.

- Но я всячески скажу, что господин Переверзев софист, - упрямо продолжал Николай, - об этом нужно подумать... Вот и кабак открыли!.. Разве вы не видите, что он самый отчаянный эксплуататор? Ведь это видно-с.

И Илья Финогеныч...

- Николай Мартиныч! - с особенным выражением сказала Веруся. Оставьте... Я прошу вас... Ах, сколько загадок, сколько проклятых вопросов на свете!.. Оставьте!

Я думала... - Губы ее сморщились, голос дрогнул. - Я думала, что вы... что мне... Ну, все равно, разберусь сама, а не разберусь - туда и дорога... - и вдруг опять закрыла лицо и прошептала: - Боже, как я одинока!.. Как мне жить хочется!

Прошел еще час, томительный, тоскливый. Слова выговаривались с усилием, потому что ими все больше и больше старались скрыть истинные мысли, истинные чувства, затушевать то, о чем действительно хотелось говорить. Наконец Веруся вздохнула, пристально и печально посмотрела на Николая и стала прощаться.

- Да где же вы остановились? Разве не у нас?

- Нет... Мы едем в ночь.

- С кем?

- Я здесь с Яковом Ильичом. Он завез меня и сам отправился по делам. Мы условились встретиться у следователя, это его товарищ. Кстати, где живет следователь?

- Вот как! - насмешливо воскликнул Николай. - Мудреного нет, что вам нравятся софизмы господина Переверзева! Следователь имеет квартиру на Соборной площади-с.

Веруся стояла, понурив голову. Она точно не слыхала, что и каким тоном сказал Николай, думала о своем. Потом тихо спросила:

- Послушайте, не могу я видеть вашу невесту?

- Она у бабки, за городом... Останьтесь!

На мгновение девушка выразила колебание. Но только на мгновение. Они стояли друг против друга все под теми же кленами, вершины которых так и рдели теперь в огне заката.

- Ну, все равно, прощайте! - Глубокая тоска изобразилась на лице Веруси, голос ее содрогнулся и зазвенел жалобным, надтреснутым звуком. Прощайте!.. Не судите, коли что услышите... Простите, если сказала что лишнее. Ах, боже мой, какая я глупая!.. - Она насильственно засмеялась сквозь слезы, пожала его руки и торопливо сделала несколько шагов. Потом обернулась, прежняя шаловливая улыбка, как луч, проскользнула по ее лицу. - А помните, я крикнула вам, угадайте, кого люблю? Это ведь я про вас крикнула.

- Веруся!.. Друг мой хороший! - горестно воскликнул Николай, простирая руки.

- Да, да, про вас. Не правда ли, как глупо? Ну, прощайте. Не провожайте меня. Не надо.

Николай беспомощно опустился на скамейку и заплакал, как ребенок.

Прошло пять дней. Ярмарка кончилась. Николай несколько успокоился за хлопотами по торговле и внутренне на все махнул рукою. И как только успокоился - заметил то, что другие давно уже замечали, что Илья Финогеныч не по-прежнему относится к нему: суров, раздражителен, называет его "Николай Мартиныч", избегает говорить с ним. "Что бы это значило?" размышлял Николай и терялся в догадках. Одна была самая правдоподобная: старик сердился за то, что он в ту ночь, при чужих, ушел вдвоем с Варей. Ну ведь то покрыто? Ведь же он приносит себя в жертву? Раз случилось, что Илья Финогеныч особенно грубо и оскорбительно обошелся с Николаем. Тот не вытерпел:

- Илья Финогеныч! Я так не могу... - сказал он. - У меня только и людей осталось на свете, что вы... За что такое отношение?

Старик даже почернел от злобы.

- Будет-с! - крикнул он, задыхаясь. - Достаточно-с!..

Чего хитрить? Все равно добился своего!..

- Чего добился? О чем вы говорите?

- Богатой невесты, Николай Мартиныч, невесты-с!..

Умницу, сердце горячее отринул, дуру бессердечную добыл!.. И не сделали ошибки-с!.. Тирана изображать собою не буду!.. Блаженству вашему мешать не стану!.. Давно отчислено за Варварой двадцать тысяч, до копейки получайте-с!

У Николая вся кровь бросилась в лицо, необузданная кровь Мартина Лукьяныча Рахманного. Отца она побуждала драться, когда ему казалось, что он оскорблен, - сыну подсказывала необдуманные и жестокие слова.

- Ошибаетесь, - проговорил он, усиливаясь сдержать трясущийся подбородок. - Не только-с двадцатью-с тысячами-с, миллионом не польстился бы на Варвару Ильинишну!.. Что в петлю, то на ней жениться!.. Имею одно утешение: исполню долг-с. Не хочу, чтоб о вашей дочери сплетни распускали... хотя сама же она силки расставила!

- Как так - силки? Говори толком.

- Очень просто: первая поцеловала, первая завлекла.

Прежде, сами знаете, я внимания на нее не обращал...

Разве эдак можно губить человека?.. Вы говорите - умницу отринул... Разве мне легко?.. А тут еще вы осмеливаетесь заподозривать... Ни копейки не возьму! Не нужно.