Сергей Кара-Мурза - Интеллигенция на пепелище родной страны

Не к элите, не к приватизаторам науки и культуры я обращаюсь, роль их почти сыграна. Я обращаюсь к тем, с кем работал и жил бок о бок, занимая у них до получки и давая взаймы. К тому седому кандидату наук, который читает в метро "Комсомольскую правду" и поет песни Булата Окуджавы. Который совершил гражданский подвиг, строя, как муравей, мощную науку с такими скромными средствами, что американские науковеды, получив реальные данные, никак не могли поверить и растерянно сверяли и сверяли цифры. А сегодня он искренне поверил новой утопии и ринулся в нее, даже не попытавшись свести в ней концы с концами. Это и есть наш интеллигент, генетически связанный и с Родионом Раскольниковым, и с Менделеевым. Это и есть замечательное и одновременно больное порождение нашей земли. И без всякой радости я говорю именно о болезни, которой почти никто из нас не избежал.

В течение "реформы" я почти еженедельно пытался найти в действиях Гайдара и его команды разумные мотивы, соответствующие интересам России. Может, они — молодые технократы, приверженцы монетаризма, принявшие на себя кровавый труд хирурга? И каждый раз, суммируя все свидетельства в их пользу, я прихожу к выводу: нет, они — сознательно действующий инструмент чужой и враждебной России силы. Я вижу это в их лицах, улыбках, шутках. Они знают, какие материальные и душевные лишения и страдания переживает большинство соотечественников — и улыбаются. Хирург, ради спасения ближнего делающий ему срочную операцию даже без наркоза, не может улыбаться. И пусть он ошибется и погубит человека, я не брошу в него камень. Но это — не тот случай.

Давайте пройдем, шаг за шагом, по основным постулатам нынешней революции, которой присягнула российская интеллигенция.

Сразу заметим: понятия "свобода" и "демократия" были приняты на веру, без изложения их смысла. Интеллигенция отмахнулась от философов, переживших опыт первых революций.

Собственное же понимание демократии и свободы интеллигенцией выглядит поистине жалким. Любая культура есть многомерный мир, каждой своей гранью ограничивающий свободы человека. Поэтому всякое скачкообразное изменение содержания категории свободы вызывает потрясение здания культуры.

Очевидно, что смысл свободы сложен, определяется всем культурным контекстом. Разве все равно, идет ли речь о свободе Степана Разина или Томаса Джефферсона (который умер крупным рабовладельцем), о свободе Достоевского или фон Хайека? Бороться за какую свободу присягали наши м.н.с.? За свободу от чего ? Ведь абсолютной свободы не существует, в любом обществе человек ограничен структурами, нормами — просто они в разных культурах различны. Но эти вопросы не вставали — интеллигенция буквально мечтала о свободе червяка , не ограниченного никаким скелетом. В статье "Патология цивилизации и свобода культуры" (1974) Конрад Лоренц писал: "Функция всех структур — сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой . Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может".

Лишь мельком отметим и потом отставим грустную тему: представления нашей интеллигенции о свободе оказались предельно пошлы и глупы. Никаких размышлений о структуре несвободы , о ее фундаментальных и вторичных элементах не было. Ломая советский порядок и создавая хаос, интеллигенция, как кролик, лезла в ловушку самой примитивной и хамской несвободы. Вспомним, что в 1988 г. большая часть интеллигенции посчитала самым важным событием года акт свободы — "снятие лимитов на подписку". Этому мелкому акту было придано эпохальное значение. Что же получил средний интеллигент в итоге?

Напомню молодым: при дешевых ценах в СССР были лимиты на подписку газет и журналов, квоты давались по предприятиям, иногда люди тянули жребий. Для интеллигенции это было символом тоталитарного гнета. Хотя средняя культурная семья выписывала 3-4 газеты и 2-3 толстых журнала. 1Сама "Литературная газета" выходила тиражом в 5 млн. экземпляров! Убив "тоталитаризм", интеллигенция доверила режиму чисто рыночными средствами наложить такие лимиты на подписку, что на 1997 г. ЛГ имеет лишь 30 тыс. подписчиков! Демократические журналы выходят лишь благодаря фонду Сороса, тираж "Нового мира" упал с 2,7 млн. в советское время до 15 тыс. в 1997 г. И никакого гнета в этом интеллигенция не видит.

Из этого мелкого факта видно, что важным истоком культурного кризиса было расщепление сознания интеллигенции, изначально созданное перестройкой: добиваясь свободы на определенном поле ("свободная подписка"), интеллигенция здесь же и моментально "производила" несвободу колоссальных масштабов.

Борцы за свободу быстро сбросили тесную маску антисталинизма. Противником была объявлена несвобода , якобы изначально присущая России — "тысячелетней рабе". Поразительно, как легко внедряется в сознание самая плоская, уже почти пошлая трактовка западной свободы. Историк из эмиграции "второй волны" Н.И.Ульянов пишет о "прогрессивной галерке": "Она всегда полагала, что на Западе и цари либеральнее, и полиция добрее, и реакция — не реакция".

Но разве не буквально то же самое мы читаем сегодня? Вот советник Ельцина философ А.И.Ракитов излагает "особые нормы и стандарты, лежащие в основе российской цивилизации". Здесь весь набор отрицательных "имперских" качеств: "ложь, клевета, преступление и т.д. оправданы и нравственны, если они подчинены сверхзадаче государства, т.е. укреплению военного могущества и расширению территории". Как обычно, поминается Иван Грозный и тираны помельче — и подчеркивается, что их патологическая жестокость была не аномалией, а имманентно присущим России качеством: "Надо говорить не об отсутствии цивилизации, не о бесправии, не об отсутствии правосознания, не о незаконности репрессивного механизма во времена Грозного, Петра, Николая I или Сталина, но о том, что сами законы были репрессивными, что конституции были античеловечными, что нормы, эталоны, правила и стандарты деятельности фундаментально отличались от своих аналогов в других современных европейских цивилизациях".

В какую же сторону отличались эти стандарты? Наша демократическая интеллигенция уверена, что по сравнению с Европой Россия Ивана Грозного была чуть ли не людоедской страной, где кровь лилась рекой. И это убеждение — символ веры , его не поколебать никакими разумными доводами. Если Ракитову сказать, что за 37 лет царствования Грозного было казнено около 3-4 тысяч человек — гораздо меньше, чем за одну только ночьв Париже тех же лет (называют 12 тыс.), он не возразит, но его убеждение нисколько не поколеблется. Нисколько не смутится он, если напомнить, что в тот же период в Нидерландах было казнено около 100 тысяч человек. Все это он знает, но не может отказаться от сугубо религиозной уверенности в том, что Россия — изначальная "империя зла". Все его мироощущение рухнет, если будет поколеблена эта вера.