Виктор Суровов - Ледокол 2

14 июня 1941 года начальник Генерального штаба генерал армии Жуков докладывал Сталину:

«По разведывательным данным, немецкие дивизии укомплектованы и вооружены по штатам военного времени. В составе их дивизий имеется от 14 до 16 тысяч человек. Наши же дивизии, даже 8-тысячного состава, практически в два раза слабее немецких».

* * *

Как известно, готовность к войне включает в себя не только материальную базу, но и моральное состояние личного состава вооруженных сил. В связи с этим можно отметить, что Красная Армия потеряла за первые два месяца войны около 650 тыс. человек убитыми. Иначе говоря, столько же, сколько русская армия за три года Первой мировой войны, тем не менее сохранила боеспособность, управляемость и [215] способность посредством контрнаступления добиться поворота войны в свою пользу.

Если исходить из того, что политическое руководство Советского Союза выполнило свои обязанности по подготовке страны к оборонительной войне (см. приложения), то тогда, рассуждая логически, получается, что главным виновником поражений 1941-1942 гг. является военное руководство СССР, говоря более конкретно, – тогдашний советский генералитет.

Впрочем, такая ситуация имела свои исторические аналоги. В частности, аналогичное положение дел имело место и в царской России как накануне, так и в ходе Первой мировой войны. Как отмечал в своих мемуарах занимавшийся в 1915-1917 гг. вопросами тылового снабжения на различных участках русско-германского фронта С. Е. Трубецкой: «За многочисленные поражения русской армии в Первой мировой войне главную ответственность несет высший командный состав». Далее он отмечал:

«Как самое общее правило, наша рота била немецкую роту, полк бил полк, с дивизией дело обстояло уже хуже, а дальше чем выше войсковая единица, тем больше у нас было шансов на поражение. Из таких фактов можно сделать заключение, что наше высшее командование по качеству уступало противнику. Один бывший начальник штаба одной из армий Н. Н. Стогов, споря со мной в 20-х годах в Париже, тем не менее, высказал суждение, которое я хорошо запомнил. Рассказывая об одной крупной военной операции, он сказал: «Войск навезли массу. Знаете, когда много войск, начинаешь бояться: не провернешь». С болью в сердце я читал позже самоуверенные заявления высших военных властей, начиная с военного министра и начальника Генерального штаба на секретных заседаниях 1912 г. [216], посвященных выяснению вопроса нашей дипломатической и военной подготовки. Наши военные говорили на них о «полной готовности нашей армии». Насколько выше в этом отношении стояли наши моряки с их осторожными, а не легкомысленными «ура-патриотическими» заявлениями» {10}.

Но генералами не рождаются, ими становятся, проходя, как правило, всю лестницу офицерских званий. Поэтому пороки генералитета коренятся в пороках офицерского корпуса той или иной страны. Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С. М. Степняк-Кравчинский в своей книге «Русская грозовая туча» (1886 г.):

«Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер – прямая противоположность чопорному прусскому юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры – непритязательные люди, совершенно лишенные чувства кастового превосходства.

Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить [217] себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.

Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный «ура-патриотизм» совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества» {11}.

Однако даже этот, пусть и непрофессиональный по духу, но, тем не менее, кадровый офицерский корпус русской армии, получивший систематическое военное образование, был фактически целиком выбит за три года Первой мировой войны.

В частности, к осени 1917 г. русские офицеры, получившие военное образование, до лета 1914 года составляли 4%, остальные 96% – были офицерами военного времени. При этом дворяне среди офицеров военного времени составляли 5%, выходцы из крестьян – 80% {12}. [218]

К концу 17-го года основу офицерского корпуса русской армии составляли выпускники школ прапорщиков, которые создавались с осени 1914 г. по осень 1916 г. и прошли 3-4-месячный курс обучения.

Эти школы комплектовались первоначально лицами, имевшими хотя бы неполное среднее образование или отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, имевшими хотя бы начальное образование. В дальнейшем в школы прапорщиков принимали и с начальным образованием, а солдат-фронтовиков даже просто грамотных. Выпускники данных школ считались офицерами военного времени и не могли производиться в чины выше штабс-капитана, а после окончания войны подлежали немедленному увольнению в запас {13}.

На практике этот запрет часто не соблюдался, и многие из выпускников школ прапорщиков 1914-1916 гг. к концу 1917 г. имели чины капитана или даже подполковника.

Всего в 1914-1917 гг. из школ прапорщиков было выпущено 81426 прапорщиков, на ускоренных курсах при военных училищах и Пажеском корпусе – 53785 прапорщиков. Произведено в прапорщики на фронте за боевые отличия 11494 солдата и унтер-офицера. Общее количество произведенных в прапорщики в 1914-1917 гг. – 220 тыс. человек.

Таким образом, становится понятным, почему большинство офицерского корпуса русской армии вступило в ряды Красной Армии. Сознательно или бессознательно, они понимали, что в случае победы белых, реставрации дореволюционных порядков [219] дальнейшая служба в армии для них будет закрыта. А после увольнения с военной службы они в лучшем случае пополнят собой маргинальные слои сельской интеллигенции и чиновничества, а в худшем – снова будут пахать землю.