Йозеф Оллерберг - НЕМЕЦКИЙ СНАЙПЕР НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ 1942-1945

Я вдруг осознал чудовищность и абсурдность войны, неизменную бесцельность убийств. Борьбе внутри меня пришел конец. Но теперь обезличенность цели не могла исцелить мою совесть, я впервые испытал настоящую внутреннюю боль от своего ремесла. Я ощутил неизмеримое сострадание к тому немецкому бойцу, которого должен убить, но иного выхода не было. Война подчинила мои принципы себе. Как и многие другие мои товарищи, я был полон искреннего патриотизма и выполнял свой долг. Ради него я отказывался от своего будущего спокойствия и впускал в себя то, что никогда не смыть из памяти. Но я не мог ослушаться голоса своего долга.

Эти мысли прокрутились в моем сознании за считаные секунды, которые однако показались бесконечностью мне самому. После этого я принял единственное возможное решение: положить конец страданиям товарища. Я заставил себя успокоиться, зарядил свой карабин патроном с разрывно-зажигательной пулей, прицелился в дергающуюся голову и начал ждать, когда представится шанс для точного выстрела. Тело раненого вдруг одеревенело, и его крик перешел в хрип. Голова раненого была неподвижной. Перекрестье прицела остановилось на ухе умирающего, и с легкой дрожью пальца я нажал на спусковой крючок. Голова моего товарища разорвалась с фонтаном крови, и повисла напряженная тишина.

Русские бездействовали. Очевидно, они не ожидали такого развития событий и решили, что им безопаснее оставаться на своих местах. Мы воспользовались этой передышкой, чтобы отойти без потерь. Никто не произносил ни слова, и никто не смотрел друг на друга. Безмолвные и подавленные пехотинцы отползали, но каждый из них испытывал облегчение оттого, что ему не пришлось сделать то, что сделал я. Именно снайпер в таких случаях делает то, что так необходимо, а потом расплачивается за это конфликтом внутри себя и тем, что его товарищи перестают смотреть ему в глаза.

Несколько последующих дней группа продолжала искать окруженных бойцов, которые нуждались в их помощи. Однако наше поражение на перевале, которое, по сути, было всего лишь одним из жестоких эпизодов войны, осталось со мной, чтобы преследовать меня до конца моих дней.

Вскоре после возвращения мне было приказано сопровождать другой патруль, разыскивающий отрезанный отряд. К этому времени положение линии фронта стало еще более неопределенным, и нам приходилось пересекать по дороге минные поля. Днем раньше группа, двигавшаяся первой по этому маршруту, расчистила узкий путь через мины и отметила его небольшими палочками. Но, несмотря на это, мы ощущали себя скованными и ползли по нему, едва касаясь земли и задерживая дыхание.

Примерно через полтора часа группа пересекла минное поле и начала осторожно двигаться по подлеску. Бывалые бойцы, которые были среди нас, успели научиться чувствовать землю, оказывавшуюся под ними, и умели предвидеть надвигающуюся опасность. Поэтому передовой караул патруля уже был настороже, когда мы неожиданно достигли еще одного минного поля, через которое на этот раз проходила низко натянутая проволока. Стоило бойцам задеть ее, и это незамедлительно привело бы к взрыву. Подобная организация минного поля всегда означала, что по соседству позиции русских. Осторожно используя каждое возможное прикрытие, патруль постарался обойти минное поле, но это оказалось гораздо более сложным и потребовало больше времени, чем мы ожидали. Вскоре наступили сумерки, и нам пришлось отступить, поскольку передвижение в темноте вблизи минного поля было крайне опасным. Но перед этим командир патруля захотел осмотреть обстановку с соседней вершины холма. Он махнул мне, чтобы я пошел с ним.

Оказавшись на холме, мы получили отличный обзор хорошо оборудованных русских позиций. Пока мы просматривали их через бинокли, я вдруг заметил движение в кустарнике в двадцати метрах от позиций и разглядел в сумраке бледное пятно. Всмотревшись в него, я увидел, что это сидящий на корточках русский со спущенными штанами, который решил облегчиться.

— Йозеф, ты тоже видишь это? — прошептал мне сержант. — Иван присел на корточки и справляет большую нужду. Если ты сможешь подстрелить его, других охватит должный страх. Они думают, что мы совершенно в другом районе. Я вернусь к остальным. Оттяни свой выстрел настолько, насколько это возможно, а затем следуй за нами.

Сержант исчез, и я поймал русского в перекрестье прицела. "Дай ему просраться, он это заслужил", — сказал я себе. Неожиданно мне в голову пришла циничная и одновременно комичная рифма: "Пока ты посрешь, от пули умрешь!" Таково остроумие на войне.

Расстояние до цели было около 150 метров. Нужно было целиться немного выше. Чтобы быть уверенным, что пуля попадет в грудь, я прицелился в голову врагу. После этого я глубоко вздохнул, сконцентрировался и выстрелил. В то же мгновение русский приподнялся, и поэтому пуля поразила низ его живота, разорвав его кишечник и выйдя через большую дыру в спине. Он заорал, словно раненый зверь. Услышав выстрел, его товарищи выскочили из блиндажа и открыли яростный беспорядочный огонь. Я отполз назад и поспешил за своими товарищами.

Как только забрезжил рассвет следующего дня, я и команда патруля снова двинулись искать отрезанных от нас товарищей. Также перед нами стояла задача, если это будет возможным, захватить русского и привести его с собой для допроса. Тем же путем, который уже хорошо знали, мы подползли к врагу. Русские к этому времени, видимо, решили получше разведать положение врага. Однако они вышли на разведку позже, чем мы, и двое патрулей столкнулись прямо у самых советских позиций. Поскольку немецкие пехотинцы двигались более осторожно, мы заметили русских первыми, и преимущество внезапной атаки было на нашей стороне. Более того, в нашем оснащении было новое оружие, которое стало доступным в небольших количествах только за последние несколько недель, — штурмовая винтовка Stg-44, которая вобрала в себя качества пистолета-пулемета и карабина. Она была оборудована переводчиком, который переключал ее между полуавтоматическим и полностью автоматическим режимами ведения огня. Винтовка заряжалась специальными промежуточными по мощности между пистолетным и винтовочным патронами 7,92433 мм. Ее магазин был рассчитан на тридцать патронов. Таких боеприпасов было достаточно для стрельбы до 300 метров. Также штурмовая винтовка Stg-44 была более удобна для стрельбы, чем карабин К98к, поскольку патроны были меньшей мощности и часть энергии пороховых газов использовалась для автоматической перезарядки, в то время как отдача от К98к приводила к болезненным ушибам после сорока-пятидесяти выстрелов, которые появлялись даже у бойцов, привыкших к этому оружию. Стоит сказать, что одной из причин того, что за время боя из винтовки "К98к" поражалось не слишком много противников, было то, что бойцы больше концентрировались на том, чтобы не пострадать от отдачи, чем на прицельных выстрелах.