Снегов Снегов - Прометей раскованный

Правда, в сумке не было мирного элемента технеция, который самому Сегре предстояло открыть через три года, а также грозного плутония, в открытии которого он будет участвовать через семь лет. Но в тот солнечный январский день «василиск» Эмилио Сегре и не догадывался о существовании таких элементов и ещё менее мог предугадать свою будущую огромную роль в их открытии. Он шёл изнемогая, но весело напевал — труд был радостен, тяжесть приятна.

К исследованиям приступили в тот же день.

И сами эксперименты, которыми занялись римские теоретики, и методика их опытов поражали: вряд ли ещё существовала в мире лаборатория, где решились бы так внешне «несолидно» провести работы, вызвавшие подлинную революцию в физике.

Начать с того, что источник нейтронов, то есть ампулка с порошкообразным бериллием и газом радоном, находился в одном конце длинного университетского коридора, а счётчик Гейгера — в другом. Источник не мог помещаться поблизости от счётчика, так как нейтроны ионизировали воздух и это могло повлиять на показания прибора. А поскольку активность облучённых элементов временами была весьма недолгой, то экспериментаторам приходилось сломя голову мчаться с пробой в руках из конца в конец коридора и, запыхавшись, как можно скорее подносить её к счётчику, вслух высчитывая щелчки в приборе. О какой-либо медлительной вдумчивости, неторопливых измерениях в такой спешке не приходилось и мечтать.

Впрочем, физики в Риме и не стремились к медлительности в измерениях, к неспешной вдумчивости, всё это было не в их натуре.

Не стремились они также и к общепринятой обстоятельности, к педантичной перепроверке каждого измерения, к скрупулёзным уточнением запятых и сотых. Они врубались в чащу неизвестного топорами, а не манипулировали ланцетами. Они только что стали экспериментаторами, до лабораторного изящного мастерства, которое так отличало всё научное творчество супругов Жолио-Кюри, энергичным римлянам было недосягаемо далеко. Они ставили природе не хитрые, не тонко продуманные вопросы,— нет, грубо и решительно допрашивали её о предельно простых явлениях, и природа отвечала с той же простотой и решительностью.

И ответы, полученные группой Ферми, буквально ошеломляли.

Правда, первые дни не принесли успеха. Ферми начал с самых лёгких элементов. Но водород, литий, бериллий и бор, углерод и азот стойко выдерживали нейтронную бомбардировку, ни один не собирался распадаться после атаки на них. Они были так великолепно забронированы, что казались заколдованными. И начинающие экспериментаторы стали понемногу впадать в уныние. Не ошиблись ли они с нейтронами? Не переоценили ли могучую силу новой частицы?

Но когда физики, отступив от непокорённых азота и кислорода, занялись следующим элементом — фтором, овладевшее было ими разочарование сменилось восторгом. Даже кратковременная нейтронная бомбёжка делала фтор радиоактивным. Правда, активность фтора за десять секунд уменьшалась наполовину, так что приходилось устраивать спринтерские кроссы по коридору, но импульсы регистрировались отчётливо, облучённый фтор интенсивно ионизировал воздух.

Алюминий показал ещё более высокую активность — 30—40 импульсов в минуту сразу после облучения. И период полураспада равнялся уже не секундам, а 12 минутам, с алюминием можно было и не побивать рекордов в беге. И алюминий к тому же после нейтронной бомбардировки испускал не экзотические позитроны, обнаруженные парижанами,— нет, в Риме он выбрасывал тривиальные электроны. Это был хорошо известный науке радиоактивный бета-распад, но только созданный искусственно.

В восторге от удачи, Ферми отправляет в печать сообщение о том, что нейтронная бомбардировка элементов порождает искусственную радиоактивность. Правда, искусственно активированных элементов пока два — фтор и алюминий, но разве дело в количестве их? Важен принцип: нейтроны порождают радиоактивность даже у лёгких элементов.

И Ферми так торопится порадовать учёный мир своими находками, что отправляет заметку не в лондонский «Нейчур», где стараются публиковаться физики всего мира («Нет, но пока дойдёт до Англии, пока прочтут, пока напечатают!..»), а в мало кому известный итальянский журнал «Ричерка шентифика» («Научные исследования»), гарантирующий авторам срочные публикации. На заметке стоит дата: 25 марта 1934 года — всего два месяца и десять дней прошли с момента опубликования гениального открытия супругов Жолио-Кюри.

Заметка ушла, а новые открытия полились водопадом. Через две недели, 10 апреля 1934 года, римские физики отправляют в «Ричерка шентифика» вторую заметку. Уже не у двух, а у двадцати двух элементов вызвана радиоактивность. Среди них железо, кремний, фосфор, хлор, ванадий, медь, мышьяк, серебро, теллур, йод, хром, барий, лантан и т. д. И это уже не лёгкие, а средние элементы менделеевской таблицы. И радиоактивность, по этим опытам, оказывается не редчайшим свойством некоторых, особо избранных природой атомов, а рядовым процессом, легко достижимым, нужно лишь извне вогнать в атомное ядро нейтрон. Врываясь в ядро, нейтрон вызывает в нём внутренние потрясения, порождает неустойчивость — стабильное от века ядро превращается в активное. Фраза «Вгони нейтрон!» отныне звучит аналогично волшебному заклинанию «Сезам, отворись!»

Ферми, однако, понимал, что ежедневно умножающиеся открытия носят пока сугубо качественный характер. К чему они, в конце концов, сводятся? К простому ответу: «Да, появляется активность», и краткой справке, каков в секундах, минутах, или часах, или днях — дальше этого эксперименты не пошли — период полураспада активности. Ни сведений о характере выбрасываемых активированных ядром частиц, ни анализа продуктов. Их физической группе до зарезу не хватало современной аппаратуры и главное — хорошего химика.

Ферми опять отправляется к «божьему промыслу», профессору Чезаре Трабакки. Но у доброго синьора Трабакки, несмотря на его богатства, нет камеры Вильсона. Зато он командует группой неплохих химиков. И одного из них, и притом радиохимика, то есть как раз требуемой специальности, он уговаривает перейти к Ферми.

Химик этот, Оскар д'Агостино, стажировался в Институте радия в Париже и приехал в Рим на пасхальные каникулы. В его кармане лежал заблаговременно купленный обратный билет Рим — Париж. Но Трабакки с пафосом воззвал к его патриотизму итальянца, а Ферми нарисовал такие блистательные перспективы, что д'Агостино, долго не колеблясь, променял всемирно известный институт Марии Кюри на более чем скромную римскую лабораторию — и никогда в этом потом не раскаивался.

Очередное сообщение от 10 мая было подписано уже пятью исследователями: Ферми, Сегре, Разетти, Амальди и д'Агостино. В нём мир информировался о создании искусственной радиоактивности у серы, кобальта, гелия, палладия, празеодима, неодима, самария, золота и урана. Ферми с последовательностью осуществлял свой план. Разделавшись с лёгкими элементами, он принялся за бомбардировку нейтронами элементов тяжёлых. Уран в этом третьем сообщении поминался впервые, но ему уже уделялась половина заметки.